Глава XIII
КЁТЕНСКИЙ ЗАТВОРНИК

Ганеман всегда нуждался в собственной крыше над головой. Вскоре он купил дом у д-ра Генриха на Вальштрассе, 217, на главной кётенской улице. Это был двухэтажный угловой дом с каменным двором, откуда решетчатые ворота открывались в небольшой сад, примыкающий к дому. Сад был в хорошем состоянии; опрятные дорожки, посыпанные гравием, вели мимо клумб и буковых деревьев к маленькой беседке, увитой плющом.

Ганеман был абсолютно пещерным человеком. Он любил затворять входную дверь и опускать жалюзи. Всю жизнь его окружали нуждавшиеся в его помощи, беспокоили ученики-энтузиасты, оскорбляли завистники и обожали поклонники. Его работа была тяжелой. Его награды были небольшими. На закате своей жизни он страстно желал мира.

Но ссоры и ворчание по-прежнему оставались его проклятием. Еще нескоро недоброжелатели оставят его в покое. Он подобрался и сел, выпрямившись. Во время работы его уши наслаждались тиканием нескольких каминных часов, которые он каждый день заводил так ревностно и преданно, словно собирал цветы.

Его жизнь действительно регулировалась этими любимыми часами. Они неумолимо делили день на время для работы и для отдыха. Он вставал летом в шесть утра, зимой — в семь, выпивал несколько стаканов теплого молока и шел с трубкой на медитативную прогулку по своему маленькому саду. С девяти до двенадцати он сидел за столом, принимая пациентов. С неизменной аккуратностью он вносил в регистрационные журналы с виду самые незначительные детали, а когда выходил в соседнюю комнату за лекарством, аккуратно закрывал журнал. Он отказывался принимать пациентов после того, как часы били двенадцать. Его пунктуально приглашали к обеденному столу, и в его доме не было оправдания непунктуальности. Друг Ганемана Франц Альбрехт оставил нам следующее описание его привычек:

Его еда состояла в основном из очень крепкого говяжьего бульона, жареной говядины, баранины или дичи любого вида, жареного голубя, жаворонка или другой птицы. Он не очень любил телятину или свинину. Его компот был очень сладким. Он не употреблял никаких овощей, кроме бобов, капусты и шпината. Он любил есть пирог вместо хлеба. Его любимым напитком было подслащенное светлое пиво.

После обеда он спал в течение часа на диване. Затем снова занимался своими пациентами до семи часов, а в семь ужинал с теплым молоком зимой и стаканом того же холодного пива летом. После ужина он и зимой, и летом гулял в течение часа в своем саду. Спутником обычно была маленькая домашняя собачка, которая была подле него и когда он сидел за столом. После этого Ганеман проводил час в гостиной, а затем отправлялся к себе в кабинет, где писал в своих регистрационных журналах до одиннадцати-двенадцати часов или до часу ночи, или занимался другими делами.

Как саксонский эпикуреец он проводил время со светлым пивом и жареной бараниной. Днем рабочие часы были посвящены занятию, которое позволяло ему жить без тревог и забот. Вечером, после того как семья получала от него свою обязательную часть заботы, он прятался в своей пещере отшельника. Не мучаемый амбициями, зудящим стремлением к достижениям и страстью к битве, которые обычно причиняют боль выдающимся людям в зрелые годы, пожилой человек мог погрузиться в те странные размышления, которые, подобно лучам заходящего солнца, проливают свой рассеянный и выразительный свет на старение. Но во время консультаций он был искусен и опытен. Те валуны неблагодарности, которые грозят обрушиться на каждого врача, укрепили его мускулы и отточили когти.

Противники Ганемана с большим лицемерием привлекали внимание к его материализму в отношении гонорара. В этом вопросе есть только один священный и неизменный стандарт: клятва Гиппократа и ее "правила медицинского поведения". "В какой бы дом я ни вошел, — гласит известная всем клятва, — я вхожу, чтобы помочь больному, и я воздержусь от всего намеренно неправедного и вреда". Но то, что потом приписывалось Ганеману, низости и ограничения, часто были изобретением мелочных конкурентов, а не действиями, осужденными чувством долга неподкупных блюстителей медицинского этикета.

Плата за шесть пронумерованных порошков составляла по меньшей мере шестнадцать грошей и один или два талера для богатых, или Ганеман заранее предусматривал плату в размере от десяти до двенадцати луидоров, а после истечения определенного времени плата взымалась вновь. Если пациент пытался торговаться, Ганеман с большим возмущением закрывал свой толстый том и отказывался продолжать дела с этим человеком. С другой стороны, каждый год он лечил бесплатно двенадцать бедных пациентов, которые пользовались теми же привилегиями, что и самые богатые и требовательные его клиенты.

Снова и снова он давал полезный совет своим ученикам по этому важному вопросу, который может разрушить жизнь одаренного врача и озолотить шарлатана. Его принцип заключался в "Accipe dum dolet": бери деньги до тех пор, пока сохраняется боль. "Какие ежедневные огорчения должен испытывать врач, который… откладывает предъявление счета до последнего!" — восклицал он. В письме к врачу в Мерзебург он продолжил эту мысль:

Вы слишком робки, слишком угодливы перед своими пациентами… Если Вы в совершенстве знаете свое искусство, Вы должны командовать абсолютно и не позволять своему пациенту ставить вам какие-либо условия. Он должен уступать Вам, а не Вы ему… Мы не должны посещать пациента с хроническим заболеванием, даже если это князь, если он может прийти к нам: мы должны посещать только острые случаи и такие, когда пациент прикован к постели. Те, кто способны ходить, но не идут в Ваш дом, пусть остаются в стороне. Иначе нельзя. Всякая беготня за пациентом, как это делают аллопаты, унизительна. Вы отправляетесь к пациенту, а служанка говорит вам, что его нет дома, он в театре, он в дороге и т. п. Фу! Деньги придают смелости, даже если это небольшая сумма: если у меня есть в кармане то, что мне положено, я не работаю за просто так, не в зависимости от чьих-то предпочтений и не боюсь, что мне не заплатят… Мир неблагодарен. Даже богатые пациенты должны платить немедленно на каждой консультации. В противном случае они могут уйти от Вас, не заплатив. Если Вы не урегулируете эти вопросы таким образом, Вы будете в худшем положении, чем самый несчастный человек.

В другой раз он писал:

Лучше быть без пациентов и посвятить себя учению, заботясь о своем достоинстве, чем находиться в таких отношениях с вашими пациентами… даже если при таком поведении вы останетесь без пациентов вообще… Лучше страдать от нищеты, чем хоть на йоту поступаться достоинством своим и своего искусства.

Право говорить такие слова безнаказанно имеет лишь тот, кто голодал и страдал, придерживаясь этого принципа, или как Ганеман никогда в своей жизни не выставлял счет. Это простые слова, которые не требуют анализа. Общеизвестно, что деньги часто весят больше, чем здоровье или даже сама жизнь. Пока это печальное разделение работы и вознаграждения не отменено для доктора, совет почтенного Ганемана — суть его многолетнего опыта — будет верен.

Ганеман растратил и вычеркнул из своей жизни годы на страстную деятельность, не ища награды или даже признания. Теперь он стал слабее: он страдал от головокружения и анемии, от нерегулярного пульса, боли в руке. Его зрение стало хуже, шаги короче, руки начали трястись характерной старческой дрожью.

На склоне жизни мы становимся скупыми и жадными, даже скаредными. Каждая минута для Ганемана теперь имела свою ценность. Любой, кто пробовал украсть его время, не заплатив за это, был непрошенным шпионом из мира, который показал ему такую особенную и неумеренную злобу: каждый такой человек мог отправляться к дьяволу. Ганеман закрывал глаза, уши, рот. Ему нечего было больше видеть, слышать или спрашивать. Он не читал больше книг, журналов или газет. Яростные нападки на него доходили до его ушей лишь случайно, иногда через несколько месяцев после их появления. В эти долгие внешне монотонные годы он почти никогда не покидал свой дом. Только маленький мир его семьи и учеников, только современные гомеопатические вопросы, интересующие его, остальное все менее проникало в его внутренний мир. Он выносил приговор людям, которых считал злодеями, требовал от них расплаты, не прислушиваясь к тому, что они говорили.

Про гомеопатическую ассоциацию в Лейпциге, например, он отмечал в письме к фон Герсдорфу¹:

"Почему 'ассоциации'? Что хорошего они могут сделать в лучшем случае?.. Я не могу развернуть все эти запутавшиеся головы; я должен позволить им писать и болтать, иначе я должен буду полностью посвятить им последний кусочек жизни... Пусть тот, кто мудр, слушает мои слова.

Жизнь, которая, можно сказать, охватила эпоху и отказывалась до своего последнего вздоха воспевать возврат в прошлое и постоянно слушала мелодии настоящего, немыслима без трудностей или бедствий. Сила судьбы человека зависит от того, достаточно ли он смел, чтобы переступить через порог в момент просветления: выйти из старой эры, чтобы войти в новую. В каждом таком случае он должен многое оставить или многое взять с собой, должен найти много нового, чтобы принять или отвергнуть. Но тот, кто остается прикованным к какому-то человеку или вещи, привязан к месту навсегда и потерян для прогресса в мире.

Однако Ганеман все еще видел многое, что нужно сделать. Ничто не утомляло его больше, чем непрекращающаяся борьба по вопросам, которые он давно уже считал несущественными и неизменными. Людей, которые беспокоились о таких предметах, он просто сталкивал со своего пути. Но были другие вещи, о которых он узнал: вещи, которые захватили его жесткое старое сердце, возбуждали и лишали его сна, освещали его жизнь как восковые свечи, которые всегда горели в его кабинете. Они подвели итог осознанию его провала.

Никто не догадывался об этом — и меньше всего пациенты, которые глотали свои порошки с непоколебимой уверенностью и чувствовали облегчение страданий. Но своим безошибочным глазом врача он видел, что во многих случаях хронического заболевания его хорошо спланированное лечение полностью проваливалось. "Начало было прекрасным, продолжение было менее благоприятным, а результат безнадежным".

Это мучило Ганемана: были болезни сильнее его. Доктор запирался в своем кабинете. Вечерними часами он вышагивал по саду с фонарем в руке. Он отбрасывал и менял свои лекарства, способ их приготовления, потенции и дозы. Во многих случаях, разыскивая и блуждая в своем уединении, он приобретал ясность ума. Приготовление его лекарств приобрело классическую форму, в которой оно впоследствии было использовано прусским правительством для производства туберкулина, использовавшегося с явным эффектом в разведениях, соответствующих приблизительно гомеопатической десятой десятичной потенции. Одна часть вещества из только что извлеченного растительного сока разбавляется девяноста девятью каплями спирта, смесь встряхивают дважды, затем одну каплю смешивают с другими девяноста девятью каплями спирта и т. д. до тридцатой или даже более высокой потенции. Таким образом его гомеопатические настойки были получены из первичной настойки. Нерастворимое вещество растирали с сахаром или молоком.

Разведения назывались сотенными (С), в отличие от десятичных (D) потенций, используемыми существующей ныне системой. Ганеман предпочитал назначать сотенные разведения до тридцатого, которое представляет собой дециллионную часть исходного вещества. Иногда, однако, как в случае конопли или пульсатиллы, он оставался верен первоначальной капле неразбавленного сока.

Но все больше Ганемана манила таинственная область так называемых высоких потенций, назначение которых стало одним из основных пунктов нападения на гомеопатию. Даже сегодня сторонники "высоких" и "глубоких" потенций оказываются в противоположных лагерях и часто вовлечены в мрачную и ожесточенную вражду. Ганеман обращал много внимания на число встряхиваний, которые, по его мнению, в мгновение ока могут превратить безвредное лекарство в яд. Он также придумал миниатюрные гомеопатические шарики, для приготовления которых мельчайшие частицы сахара увлажняются каплей потенцированного лекарства, и один такой шарик представляет собой обычную дозу, и получил первый опыт во вдыхания лекарства, которое одно время преобладало в его практике. В своей "Чистой Материи медике" он первым рекомендовал, чтобы лечение происходило быстрее, давать пациенту нюхать высокопотенцированное растертое золото или спиртовое разведение камфоры. Позже, однако, он советовал нюхать помещенную в маленький стаканчик глобулу размером с горчичное зерно, пропитанную дециллионным разведением.

Ганеман не делился ни с кем некоторыми своими еретическими идеями. Когда спустя много лет в 1828 году появилась его работа "Хронические болезни, их природа и гомеопатическое лечение", в предисловии можно было прочитать:

С 1816 года днем и ночью я был занят решением этой самой серьезной задачи… В те годы эти усилия не были известны миру или даже моим собственным ученикам… потому что неправильно и даже вредно говорить или писать о вещах еще незрелых.

Он считал эту книгу венцом трудов своей жизни, последним камнем в стене учения об исцелении страдающего человечества. При жизни она приносила ему досаду, презрение, ненависть и отчуждение самых верных последователей, а после смерти стала поводом заклеймить как глупца и безответственного гадателя. Каждый, кто желает, может собрать колоссальное количество возражений против книги и обвинений против ее автора. Даже действующие из лучших побуждений переводчики неправильно ее переводят. Слова старого человека, сказанные в 1828 году, едва ли можно понять: он выражает себя в почти неразрешимых загадках.

Ганеман открыл "первичное заболевание". Оно скрывается в форме "хронических болезней" и оно уничтожает человечество. Жуткое и невидимое, оно скрывается в малейшем нарушении здоровья и не успокаивается, пока не завершает свою губительную работу. В Европе было всего три таких хронических эпидемии: сифилис, сикоз и псора. И худшая из них — псора. Она отвечала за семь восьмых от всех хронических заболеваний. Когда медицина обрубала одну ее ветвь, та отращивала массу новых. Ее лечение затруднялось внутренним зудом, который всегда оставался, когда внешнее раздражение исчезло, и бушевал с особой яростью, когда "лишался внешнего локального симптома — высыпания на коже", которое служило "для облегчения болезни, находящейся внутри". Ганеман различал различные виды псоры: паршу и многие виды сыпи, бородавки, опухоли, инкапсулированные опухоли, проблемы с костями, носовое кровотечение, проблемы с пищеварением, головные боли, озноб, гнилые зубы, глухота, нарушения зрения и т. д. Все они "считались ветвями одной и той же болезни и лечились соответственно". Средством, наиболее эффективным против псоры, был Sulphur. Но только при приеме внутрь. Ибо, как писал Ганеман,

никакое кожное высыпание, независимо от его природы, не следует устранять внешними средствами. Человеческая кожа не может... произвести сыпь сама... В каждом случае причиной является неправильное состояние всего тела, всего живого внутреннего организма... и должно быть устранено с помощью внутренних лекарств... После этого сыпь исчезнет... и часто быстрее, чем от внешних лекарств.

Но нередко одного Sulphur не хватало. С его привычной точностью Ганеман дает (во II–IV частях книги) диетические рекомендации пациентам по образу жизни и питанию, а также указания относительно антипсорных лекарств, которые должны быть выбраны и назначены в соответствии с гомеопатическим правилом, в данном случае — одна доза каждые 30–50 дней. Не пал ли доктор жертвой старческого безумия? Прежде всего позвольте сказать, что его пророческие и вдохновенные слова, раскрывающие связь между кожным органом и внутренними заболеваниями, остаются фактом, который дерматология была вынуждена признать всего несколько лет назад. Они заставили эту науку пройти через преобразование, которое еще не завершено. Единственное, о чем следует сожалеть, это несогласованность общей теории Ганемана с нашей сегодняшней определенностью, что чесотка является одним из немногих чисто внешних кожных заболеваний, обусловленных передачей паразита; он известен как acarus scabiei (клещ), и он прокладывает ходы в коже и таким образом вызывает сильное желание ее царапать. Невооруженным глазом он виден только как мелкое черное пятнышко. На самом деле этот безвредный, но раздражающий недуг может быть излечен Sulphur за короткий промежуток времени.

Постбактериологическая эра, однако, снова стала скептична в отношении единственного и абсолютного значения болезнетворных агентов в вопросе инфеции. Баварский гигиенист Петтенкофер² высказывал большие сомнения по этому вопросу. Из многих людей, контактировавших с инфекцией, лишь немногие заболевают. Ганеман в значительной степени предугадал существование такого явления сопротивления болезни, хотя и смутно.

Существует ли оправдание ошибочного представления, на которое стареющий Ганеман возлагал такие большие надежды?

Самые безобидные болезни — яростные звери, пока мы не можем их вылечить. Только путем лечения мы можем превратить волка в овцу. Сыпь не опаснее простуды, если у нас есть быстрое и эффективное средство от нее. Чесотка, которую в наши дни можно найти только в самых грязных лачугах, когда-то была непосильной пыткой для человечества. Великий Наполеон и самый мелкий торговец — все страдали от нее. Однако это одна из самых интересных болезней, поскольку она показала беспримерную зависимость медицинского мнения от современной догмы.

В дополнение к переживаемым видениям и сочинению мистических гимнов, св. Хильдегарда Бингенская³ точно описала чесотку, которую она называет древним немецким слово sure в своей "Physica". Авензоар⁴, известнейший арабский врач, знал об этой болезни. Согласно Шенку фон Графенбергу⁵, поиск клеща и его удаление с помощью острой иглы были известен германцам в 1600 году как Seurengraben; подробные описания процесса дошли до нас. Затем в XVIII веке, когда преобладало влияние гуморализма, это самое ценное знание было полностью утрачено. В 1777 году Aн-Шарль Лорри⁶, знаменитый в то время врач и глава медицинского факультета Университета Парижа, предостерегал в своем "Трактате о кожных болезнях" относительно лечения чесотки, что она легко может проникнуть внутрь! Девять лет спустя немецкий врач Вихман опубликовал поучительные иллюстрации с этим очень спорным существом. Но лишь в 1844 году Гебра⁷, глава Венской школы, смог рассеять последние оставшиеся сомнения: "Чесоточный клещ, — писал он, — является патологическим идолом. Задача немифологической терапии — согнать клеща с его трона, которым является кожа".

Таким образом, не было ничего необычного в том, что доктора в начале XIX столетия рассматривали чесотку как одну из самых опасных конституциональных эпидемий. Даже известные представители "школьной" медицины, такие как профессор Аутенрит⁸ и Рикке из Тюбингена, впали в ту же ошибку.

Самое странное с Ганеманом в этом вопросе состоит в том, что он, в юношеские годы один из немногих взыскательных врачей, отстаивал паразитическую теорию, когда в 1791 году перевел работу Монро⁹, а потом, сорок девять лет спустя, совсем забыл о своих медицинских знаниях: теперь он хотел найти костыль для своей совести, и поэтому доверился ошибочным взглядам выдающихся современников.

Ошибка и авторитет — опасные компаньоны.

Самые серьезные хронические эпидемии, от которых страдало человечество, лечились подобным образом. Примерно в это же время ложные выводы всемирно известного д-ра Джона Хантера¹⁰ из Лондона (никто не мог предположить, что он заблуждается) на столетие остановили исследования сифилиса. В мае 1767 года Хантер заразил себя тем, что, по его мнению, было гонорейным выделением, хотя в действительности оно было сифилитическим, и таким образом он заразился настоящим сифилисом. Этот героический поступок, казалось, доказал отсутствие связи между этими двумя заболеваниями. Умы ученых иссушились, они просто отказались слушать какие-либо контраргументы, которые в достаточном количестве представили Рикор¹¹ и другие, и это продолжалось до 1879 года, когда Нейссер¹², наконец, обнаружил гонококк, являющийся причиной гонореи. Но к тому моменту звезда Хантера закатилась.

Понятно ли теперь, почему Ганеман свалял дурака? Это было повторение истории с "щелочной солью". Он был одним из тех рискованных исследователей, которые натыкались на неподтвержденные и неподтверждаемые понятия. Он мог быть так же очарован, как и упрям, и капризен подобно ребенку, который расхваливает камушек, словно тот бриллиант. Полезная гипотеза — это кусочек чистой сконцентрированной удачи для ученого и, конечно же, для доктора, у которого есть куча ложных гипотез, погребаемых вместе с ним.

Развитие гомеопатии не задержалось из-за ошибочной теории псоры ее изобретателя. Возрастающая оппозиция новому методу исцеления Ганемана — оппозиция, выраженная в самой язвительной и достойной сожаления форме, — только способствовала делу гомеопатии, и в конечном счете привела к знаменитой работе д-ра Вольфа¹³ "Восемнадцать тезисов для друзей и врагов гомеопатии", которая была принята Центральным гомеопатическим союзом 10 августа 1836 года. Этот аргументированный документ сохранил свою юридическую силу по сей день, потому что он устраняет с пути все трудности и ведет к соглашению, которого нам все еще не хватает и в котором мы остро нуждаемся, между гомеопатией и "школьной" медициной. Его последний тезис настаивает на том, что

врачи-гомеопаты должны требовать, чтобы новая доктрина медицины оценивалась согласно актуальному положению вещей. Гомеопатия развилась далеко за пределы взглядов Ганемана, изложенных в его "Органоне", и хотя ее представители чтят гениальность основателя гомеопатии и основы его лечения, они не намерены приносить в жертву свой здоровый процесс развития ни авторитету основателя, ни теоретическим сомнениям и высокомерию оппонентов.

Эта резолюция была принята еще при жизни Ганемана.

Незадолго до появления "Хронических болезней" Ганеман написал другу д-ру Штапфу¹⁴, что врачам "понадобится более полугода, чтобы оправиться от ужаса и изумления, вызванного этой чудовищной, беспрецедентной вещью". Прошло столетие, но они еще не оправились. Даже некоторые из ближайших и самых постоянных сотрудников доктора забастовали и оставили его. Чесотка как "первичная болезнь", сказочная тридцатая потенция, настойчивое утверждение, что повторяющиеся без ограничений разведения усиливают действие лекарственного средства ad infinitum (лат. до бесконечности. — Прим. перев.), и вето на все возражения и сомнения — это требовало слишком героического самоотречения, невозможного для самоуверенных людей.

Когда Ганеман чувствовал оппозицию, он становился твердым как железо. Он грозил всем отлучением, становился грубее и бушевал, и часто только через несколько лет смягчался и становился достаточно доброжелательным, и как правило успешно примирялся с друзьями, которых он принес в жертву своему гневу.

Но был в его жизни один день, когда вокруг него царил мир и, казалось, было достигнуто единство среди его последователей. Это было 10 августа 1829 года, когда Ганеман отпраздновал 50-летие получения медицинской степени. Весь Кётен лихорадило от волнения. Тихий городок в канун этого юбилея был переполнен потоком гостей. Старая гомеопатическая гвардия прибыла со всех уголков Германии, д-р Зигрист совершил путешествие в триста миль из Базеля через границу. На следующий день празднование началось в 18 часов с серенады. Затем люди, пришедшие поздравить Ганемана, собрались у его кабинета. На видном месте, на столе, стоял бюст доктора (купленный по подписке его учениками), увенчанный лавровым венком; рядом с ним, в золотой раме, был портрет маслом, написанный берлинцем Шоппе. Ганеману вручили многочисленные дипломы и медали; были прочитаны короткие письменные обращения, выступили ораторы с длинными речами. Герцог прислал золотую табакерку с инициалами дарителя, выложенными на ней бриллиантами, и старинную чашу с надписью, сделанной его собственной милостивой рукой. В полдень на собрании в отеле была принята резолюция, призывающая к созданию Ассоциации гомеопатических врачей и фонда для сбора 1250 талеров, необходимых для открытия гомеопатической клиники. Как все другие врачи, занимающиеся исследованиями, Ганеман всегда мечтал о клинике. Вечером все поздравляющие встретились вместе вновь для "дружеского и ученого разговора" в доме на Вальштрассе. "Так, — писал Штапф, — закончился этот праздничный день, который был подготовлен самыми верными друзьями и почитателями и отпразднован в большой радости".

Однако, как это часто случается с семейными праздниками, этот день братания стал отправной точкой для бесконечных ссор и скандалов — жалкая глава в истории гомеопатии. Действуя активно, талантливый д-р Moритц Мюллер¹⁵ преодолел все официальные, технические и финансовые трудности, связанные с основанием первой гомеопатической больницы в Лейпциге, но Ганеман, который всегда внимал слухам, справедливо сомневался, были ли взгляды Мюллера достаточно ортодоксальными. На самом первом заседании нового общества в Лейпциге в 1830 году он зачитал властный и высокомерный указ, в котором приказал использовать только тридцатую потенцию в форме крупинок. Это было принято в ледяной тишине. Когда ему позже сообщили, что Мюллер назначил пиявки дочери издателя Реклама, а лечение закончилось смертью, он впал в один из своих неконтролируемых приступов ярости. В "Ляйпцигер тагеблатт" он дал выход своему гневу в открытом письме под названием "Слово полугомеопатам Лейпцига", в котором он называл мошенниками людей, которые служили его делу, и беспричинно выставил наружу внутренние разногласия перед ужасным миром:

Я слышал давно и с неудовольствием, что некоторые люди в Лейпциге, считающие себя гомеопатами, позволяют своим пациентам выбирать, будут ли они лечиться гомеопатически или аллопатически... Кровопускание, прикладывание пиявок и шпанских мушек, использование фонтанелей и сетонов, горчичного пластыря и лечебных мешков, натирания с мазями и ароматическими веществами, рвотные средства, слабительные, различные виды теплых ванн, пагубные дозы каломеля и хинина, опиума и мускуса — это шарлатанство… Тот, кто с этого момента не будет следовать этому моему истинному совету, не проявит себя в дальнейшем как истинный гомеопат, пусть никогда больше не приезжает в Кётен, пока я созерцаю свет дня, потому что он встретит здесь недружеский прием.

Тут я должен торжественно протестовать против незаконнорожденных гомеопатов, будь то учитель или фельдшер. Пусть никто из них не входит в священное здание нашего божественного искусства, этот госпиталь.

Эффект этого патетического выговора был полностью противоположным тому, на который он был рассчитан. Мюллер стал первым руководителем гомеопатического госпиталя. Но результатом инициативы, родившейся под такой несчастливой звездой, было скудное существование при постоянной смене руководства. Ганеман посетил госпиталь только один раз, в 1834 году, когда им управлял гомеопат, бывший для него persona grata. Его упрямство, развившееся на почве досады и разочарований долгой жизни, на неопределенный период лишило гомеопатию, получившую опыт клинической работы, уникальной возможности быть включенной в рамки науки.

Часто существует небольшая разница между юбилеем и похоронами... Если бы Ганеман молчал после этого праздничного дня как его бюст и медали, то он бы сохранил свою позицию как почтенный и обожествляемый герой и повелитель гомеопатов. Но старикам позволяется меньше, чем детям. Миром правят сыновья и внуки, а что они знают о печалях и мудрости старости? Удаленность от повседневной жизни, близость смерти, ослабление памяти, потеря самообладания, педантичное выполнение всех обязательств, освобождение от многих эмоций, притупление чувств, неизменные привычки, покорность и снижение приспособляемости — все это в истинном смысле благородные "проявления старого возраста", но они легкомысленно и цинично выставляются в смешном виде. Однако они, возможно, создают особую и позитивную форму существования, которая становится, наконец, совершенно некоммуникабельной. Молодое поколение на самом деле ничего не знает об этом; у него нет никаких средств ощутить его.

Ганеман отказался быть похороненным с почестями. Он не сложил свои полномочия, как ожидали, но продолжил свою работу в казалось бы запутанном мире старости. Но он не хотел, чтобы кто-то следил за ним: он желал быть один в этой тьме.

Когда наступила весна 1830 года и редкие растения снова расцвели в парке герцогского дворца (из-за груза дел в течение многих лет жизни в Кётене Ганеман никогда не видел их), Генриетта, долгое время болевшая тайно, стала больна явно и тревожно.

Жена Ганемана имела смелость и невозмутимость старого солдата. Только она знала, что ее смерть рядом. В марте она слегла. Впервые в жизни она выпустила из рук бразды правления. Спустя несколько недель она умерла в возрасте шестидесяти семи лет. Ганеман стоял, глядя на преобразившеся лицо, обрамленное огромной кружевной шляпкой. Некоторое время он держал ее за руку. Затем он отправился к себе и заперся надолго. Он погрузился в свою работу. Прошло несколько недель, прежде чем его ближайшие друзья узнали о скорби, которая пришла к нему.

Луизхен и Лоттхен, две младшие дочери, взяли на себя заботу о доме отца.

Но даже траур не мог препятствовать спорам, которые всегда кипели рядом с Ганеманом. Он разражался бесконечными тирадами против аллопатии. Ничто не успокаивало его яростную ненависть к раскольникам. Борьба между "свободной" и "чистой" гомеопатией была в самом разгаре. Даже в гомеопатических журналах усилились открытые или скрытые атаки на мастера. Одна партия провела встречу в Лейпциге, другая ответила приглашением "ко всем моим подлинным ученикам и преемникам" приехать в Кётен, где Ганеман предложил "отделить агнцев от козлищ". Были проведены настоящие вселенские соборы. Договоры были заключены как между воюющими государствами. Распространение учения Ганемана за границей, особенно в Соединенных Штатах, было лишь слабым утешением за бессмысленную трату энергии в бесполезном конфликте дома.

Злой пронзительный сигнал тревоги, внезапно прозвучавший над Европой, едва успокоил даже на короткое время бурю сражения.

Холера!

Обширная и варварская кампания, как будто хорошо спланированная и направленная невидимой рукой, покорила мир, взыскав свою дань — человеческие жизни. Возможно, эта азиатская эпидемия давно скрывалась в темных углах Индии. Но до тех пор пока не прибыли массы британских войск, приведшие к близким контактам Индии на суше и на воде с соседями, болезнь не пересекала ее границы. Ужасающая смертельность азиатской холеры в мировой истории известна с 1817 года, когда эпидемия катастрофически распространилась по всей Индии, а оттуда начала свое путешествие по миру, чтобы принять характер глобальной болезни. В середине августа эпидемия началась в Бенгалии. Она медленно прокралась вдоль берегов Ганга и Брахмапутры. В мае 1818 года она появилась в Нагпуре, в июле уже в Раджастане. Там она присоединилась к другой волне холеры, а в августе они вместе поразили Бомбей. Болезнь пересекла границы Индии в том же году: с разрушительной силой она проникла на Цейлон на британском фрегате, затем она появилась на Маврикии в 1819 году, после чего достигла восточного побережья Африки. Вскоре она пустила корни на Филиппинах, в Китае, Австралии и Сирии. В 1825 году она переместилась из Персии на российскую территорию, из Баку она была доставлена на корабле в Астрахань и, таким образом, в сентябре впервые достигла европейской земли. Необычно холодная зима временно остановила ее продвижение, но за семь лет она охватила полосу более чем в 90 градусов по долготе и 66 градусов по широте. Внезапно эпидемия спала, и на четыре года болезнь замерла.

В 1826 году в Бенгалии произошла новая и даже более тяжелая вспышка. В 1830 году азиатская холера снова проникла в Россию. На этот раз она, казалось, бросила в атаку все свои резервы; невзирая на лед и холод, она завоевала обширную территорию России, в том числе западные области и города Минск, Гродно и Вильно, которые до сих пор щадила. В 1831 году кровавые репрессии генерала Дибича¹⁶ после польского восстания совпали со вспышкой холеры в Польше. Это произошло в феврале, а в июне того же года болезнь пересекла прусскую границу в Калише.

Холера в Германии! Были захвачены Позен, Бромберг и территория Силезии, затем она продвинулась вперед по берегам Одера в земли Бранденбурга и Померанию. В 1832 году эпидемия достигла Берлина. Брансвик остался полностью невосприимчивым к эпидемии, как и Ганновер, но Гамбург пострадал от страшного посещения болезни. Однако наихудшая судьба досталась западным областям, низменным землям между Одером и Вислой. Южная Германия впервые пострадала в 1836 году, когда эпидемия пробилась в Миттенвальд из Тироля. К этому времени ни одна европейская страна не была свободна от холеры.

К осени 1837 года первая пандемия холеры прекратилась. В течение 11 лет в Европе больше не было случаев холеры. В 1848 году новая хищная эпидемия пронеслась по всему миру, еще ужасней. Затем время от времени были рецидивы в небольшом масштабе. В Германии все еще живут свидетели последней великой вулканической вспышки в августе 1892 года в Гамбурге: около восемнадцати тысяч человек заболело за три месяца, и около половины из них умерло. В 1883 году, однако, Роберт Кох¹⁷, отправленный в особую экспедицию в Индию и Египет, установил вибрион, который является истинной причиной азиатской холеры. И при общих санитарных мерах, последовавших за вспышкой 1892 года, поражение болезни стало настолько повсеместным, что даже в Первую мировую войну едва ли возникали какие-либо местные эпидемии.

Холера осуждает свои жертвы на страшную смерть с мучительной жаждой, страшными болями и жутким искривлением тела. Когда болезнь продвигалась по Европе, люди впадали в панику. Целые деревни неприступно отгораживались от остального мира, и крестьяне угрожали убить всех, кто попытается пересечь линию карантина. Наука была беспомощна. Бактериологии еще не существовало. Бесчисленные теории и постоянно меняющееся лечение усиливали у людей неопределенность и чувство бессилия.

В этот период страха и бедствий Ганеман выбросил спасительный буй своего "безошибочного средства", которое он проповедовал в различных небольших работах. Его главным лекарством была камфора, но он рекомендовал также медь, рус, брионию и морозник.

Он назначал камфору в сильных дозах. В его рецепте указывалось, что "пациент должен принимать как можно чаще чайную ложку смеси из одной капли спиртового раствора камфары и четырех частей горячей воды". После этого следовало растирать больного шерстяной ватой, смоченной в камфаре. Затем "камфора должна быть нагрета на горячем железе над маленькой лампой, чтобы она пропитала воздух в комнате". Он обещал, что этот камфорный пар поможет даже в самых тяжелых случаях.

Случайное стечение обстоятельств и безобидность являются неоценимыми ингредиентами любого волшебного средства¹⁸. Камфора уже не назначается при холере, но в те времена врачи все еще пытались вылечить это страшное заболевание, выпуская литры крови. Лечение Ганемана означало спасение многих жизней. Ни одно из его многочисленных добрых дел в области медицины не заслужило такой славы, такого восхищения, как утешение, которое он давал охваченным паникой мужчинам и женщинам во время эпидемии холеры. Настрой психики на то, чтобы быть больным или здоровым, играет важную роль в предрасположенности к инфекции. Ганеман знал это интуитивно, и это был не самый малый вклад в его чудесное искусство исцеления.

Аллопаты в Кётене жаловались на нападки против них в трудах почтенного доктора. Его покровитель герцог Фердинанд умер, и теперь трактат Ганемана о холере был запрещен приказом брата герцога. Но в Вене о. Файт¹⁹ проповедовал в соборе перед собравшимся двором об этом благословении гомеопатии (все еще, однако, запрещенной в Австрии) в качестве оружия против холеры.

Отец Файт начал свою карьеру в качестве доктора медицины. Он написал книгу по ботанике, стал директором Ветеринарного института, а затем обратился к теологии, был рукоположен в священники и в конечном итоге стал проповедником в Венском соборе. Аристократия города находилась под его влиянием. Все придворные дамы поклонялись ему. Поскольку он много лет был энтузиастом гомеопатии, считалось правильным и модным тайно лечиться гомеопатией.

Нельзя было ожидать, что Ганеман разберется с патологией этой пока еще не исследованной эпидемии, которая только что стала известна в научных кругах и о которой никто не имел определенного знания. Но он был одним из немногих исследователей, которые, вопреки превалирующему мнению, приступил к рассмотрению холеры как передающегося заболевания, возникающего из-за какого-то возбудителя. Его раннее признание этого факта можно отнести к блестящим подвигам в области медицинских достижений. Неоднократно и открыто он говорит по этому поводу:

Холерный миазм, скорее всего, существует в виде какого-то живого существа, способного разрушить жизнь человека; существа, которое ни одно из наших чувств не может определить, и которое цепляется за кожу человека, волосы и т. п., и таким образом переходит незаметно от человека к человеку.

Так и происходит. Но в то время самые известные авторы, такие как Гуфеланд, концентрировали свои усилия на смутных теоретических предположениях относительно "теллурических" причин или описывали болезнь как "эпилепсию кишечного канала". Опираясь на свои убеждения, Ганеман призывал к гигиеническим мерам, таким как изоляция и дезинфекция, которые были бы бесценными средствами борьбы с эпидемией холеры, если бы его инструкциям следовали. Однако, к сожалению, его теория холеры не привела к созданию какой-либо новой программы здравоохранения, а вместо этого вовлекла ее автора в столкновения с районным инспектором и мясником, а также в переписку с властями в ответ на выдвинутые против него обвинения. И вновь он был вынужден многословно защищаться.

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА САЙТА

¹ Герсдорф Генрих А. фон (1793—1870) — немецкий гомеопат, ученик Ганемана, известен помощью Ганеману в работе того над "Хроническими болезнями".
² Петтенкофер Макс фон (1818—1901) — немецкий естествоиспытатель, химик и врач-гигиенист. Создатель (1879) и бессменный директор первого в Европе института гигиены.
³ Хильдегарда Бингенская (1098—1179) — немецкая монахиня, настоятельница-аббатиса возведенного под ее руководством бенедиктинского монастыря Рупертсберг, автор мистических книг, духовных стихов, песнопений, трудов по естествознанию и медицине.
⁴ Абу Марван Ибн Зухр (Авензоар) (?—1162) — придворный врач в Севилье, считался одним из лучших врачей Испании, автор нескольких книг.
⁵ Графенберг Иоганн Шенк фон (1530—1598) — немецкий врач, один из влиятельнейших врачей эпохи позднего Ренессанса. Известен 7-томным трудом "Observationum medicarum rariorum", описывающим различные патологические состояния на основе сведений из древних и современных автору источников.
⁶ Лорри Ан-Шарль (1726—1783) — известный французский врач. Считается основоположником классификации кожных болезней.
⁷ Гебра Фердинанд Карл (1816—1880) — австрийский врач, один из основателей современной дерматологии.
⁸ Аутенрит Иоганн Генрих Фердинанд фон (1772—1835) — немецкий медик, профессор анатомии и физиологии Тюбингенского университета.
⁹ См. прим. 16 в гл. 8.
¹⁰ Хантер Джон (1728—1793) — шотландский хирург, преподаватель и исследователь, автор многочисленных публикаций.
¹¹ Рикор Филипп (1800—1889) — французский хирург, исследовавший сифилис, считается основоположником современной венерологии. Доказал, что гонорея и сифилис являются разными заболеваниями.
¹² Нейссер Альберт Людвиг (1855—1916) — немецкий врач, открывший возбудителя гонореи, с 1882 г. профессор дерматологии в Университете Бреслау.
¹³ Вольф Пауль (1795—1857) — саксонский гомеопат, любимый ученик Ганемана, выступивший против него в реформаторских "Восемнадцати тезисах". С 1856 г. до своей смерти возглавлял Центральный гомеопатический союз.
¹⁴ Штапф Иоганн Эрнст (1788—1860) — немецкий гомеопат, член Союза испытателей (см. гл. 12), был одним из основателей и с 1822 по 1848 гг. главным издателем журнала "Архив гомеопатического искусства исцеления", в 1829 г. издал "Малые труды" Ганемана, в 1832 г. был президентом Центрального гомеопатического союза.
¹⁵ См. прим. 23 в гл. 12.
¹⁶ Дибич-Забалканский Иван Иванович (1785—1831) — русский полководец, генерал-фельдмаршал. Скончался от холеры во время польской кампании.
¹⁷ Кох Генрих Герман Роберт (1843—1910) — немецкий микробиолог, открывший бациллу сибирской язвы, холерный вибрион и туберкулезную палочку, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине (1905).
¹⁸ Как и в случае со скарлатиной (см. гл. 9), автор показывает слабое знакомство с истинной практической ценностью ганемановских открытий. Собранная в XIX веке статистика убедительно доказывает, что гомеопатическое лечение было реальным и спасшим сотни тысяч жизней. Из имеющихся на сайте материалов см., например, статью В. Дерикера "По поводу холеры. Материалы для истории гомеопатии в России". Журнал гомеопатического лечения 1865, № 6, стр. 31–52.
¹⁹ Файт Иоганн Эммануэль (1787—1877) — австрийский врач и священник, теолог, профессор Мюнхенского университета с 1834 г. Сыграл большую роль в распространении гомеопатии в Австрии и отмене запрета на ее практику, лично успешно лечил холерных больных во время эпидемии 1831—32 гг.

 ГЛАВА XII    ОГЛАВЛЕНИЕ   ГЛАВА XIV