В начале этого столетия химии была оказана незаслуженная честь, преимущественно со стороны Академии наук в Париже, признанием за ней метода открытия целительных свойств лекарственных веществ, особенно растений. Растения перегонялись в перегонных сосудах обыкновенно без воды, силой огня, и, таким образом, добывались из самых ядовитых, как и из самых невинных, довольно однообразные продукты — вода, кислота, пригорелые масла, уголь, а из него — щелочная соль, всегда однородная. На такое разрушение растений затрачивали большие деньги, прежде чем усмотрели, что таким путем нельзя извлечь из растений никаких существенных составных частей, и менее всего возможно из такой пробы на огне заключать о целительных силах растений. Это заблуждение, державшееся с различными видоизменениями в течение почти полустолетия, постепенно произвело во взглядах новых врачей, более просвещенных относительно химического искусства и его пределов, обратное впечатление, вследствие чего они почти единогласно перешли к противоположному утверждению и стали отвергать за химией всякое значение для открытия целительных свойств лекарств и отыскания вспомогательных средств против страданий человеческого тела.

Но в этом они, очевидно, зашли слишком далеко. Как бы мало я ни допускал общего влияния этого искусства на лекарствоведение, я все-таки не могу оставить без замечания, что мы должны быть благодарны химии за несколько важных открытий в этой области, и что она тут может много сделать когда-нибудь в будущем.

Химия указала врачу, искавшему паллиативного средства против страданий, причиняемых образованием болезненной кислоты в желудке, что целебной силой против этого состояния обладают щелочные соли и некоторые земли. Нужно уничтожить проглоченные в желудке яды; врач требует от химии таких противоядий, которые могли бы быстро разрушить эти яды, прежде чем последние разрушат пищеварительный канал и весь организм. Только химия могла дать ему сведения, что в щелочных солях и мылах и заключается противоядие для кислотных ядов, купоросного масла, азотной кислоты, мышьяка так же, как и для ядовитых металлических солей; что в кислотах заключается противоядие для щелочных солей, негашеной извести и проч., и что вообще для быстрого обезвреживание всех металлических ядов будут действительны сера, серная печень и особенно сернистый водород.

Она учит удалять свинец и олово, попавшие в полости человеческого тела, посредством живой ртути, растворять проглоченное железо посредством кислот и проглоченное стекло и голыши посредством плавиковой и фосфорной кислоты подобно тому, как последняя это делает в желудке кур.

Химия добыла кислород в его чистом виде, и когда физиолог и клиницист узнали его особенное свойство поддерживать и поднимать жизненную силу, то она показала, что часть этой силы заключается в значительном специфическим теплороде этого газа, и затем доставила этот газ из массы источников, каждый раз во все более чистом виде, чего не могли бы сделать терапевтическая Материя медика и опыт у постели больного.

Только химия могла открыть вспомогательное средство для задушенных углекислотой в парах едко-летучей щелочной соли (углекислого аммония).

Какой спасительный газ могла бы вдувать галеновская школа в легкие задушенных от угара, если бы химия не указала истинно спасительного средства — кислорода для вдыхания как второй составной части дыхательного воздуха?

Даже для остатков ядов во вторых путях она сумела найти разрушающее их средство в сернистом водороде, назначаемом в питье и в виде ванн.

Кто научил растворять желчные камни, причиняющие множество самых тяжелых болезней и, до возрождения химии, бывшие часто непреодолимыми? кто же другой, как не химия (посредством азотистого эфира и уксусно-калиевой соли)?

Кого же другого, как не химию, в течение веков вопрошала врачебная наука относительно средства против мочевого камня? Был ли успех? Это зависло от вопрошавших. Тем не менее она все-таки сделала больше, чем ничего, предложивши раствор щелочной соли, насыщенный углекислотой. Она откроет еще более верное средство в употреблении фосфорной кислоты.

Нужно ли всевозможные существующие лекарственные вещества прикладывать ради пробы к грудным железам, ставшими болезненными вследствие свернувшегося молока? Это был бы необозримый и напрасный путь. Химия дает верное лекарство в примочках из летучей щелочной соли, вследствие чего свернувшееся молоко делается опять жидким.

Химические опыты с корнем коломбо и испорченной желчью показали, что это растение должно быть исправляющим средством для испорченной желчи в человеческом теле, и лекарственный опыт подтвердил верность химического заключения.

Если терапия хочет знать, действует ли какое-либо новое средство горячительным образом на кровь, то перегонка с водой, за немногими исключениями, решает вопрос через присутствие или отсутствие эфирного масла.

Практика часто совсем не может узнать посредством своих чувственных признаков, содержит ли такое-то растение что-либо вяжущее. Химия открывает это вяжущее начало, часто небезразличное в практике, и даже его степени, посредством железного купороса.

Диететика не знает, содержит ли новое растение что-либо питательное. Химия обнаруживает его, извлекая растительный клей и крахмал, и может определить степень питательности растения по количеству этих веществ.

Но и там, где химия не может прямо определить целебные силы, она тем не менее делает это косвенно, показывая, например, недействительность смеси, образующейся от смешения сильных самих по себе средств, или наоборот, вредность от смешения невинных средств. Когда хотят вызвать рвоту посредством рвотного камня, она запрещает прибавлять вещества, содержащие чернильно-орешковую кислоту, которая его разлагает; она запрещает пить известковую воду в тех случаях, где ожидают пользу от вяжущих частей хинной корки, которые разрушаются известковой водой; она запрещает давать вместе, в одном напитке, хину и железо, так как при этом получатся чернила; она запрещает прибавлять квасцы к гулярдовой воде, чтобы не лишить ее силы; она запрещает прибавление какой-либо кислоты к послабляющим средним солям, имеющим в своем основании кремортартар и уничтожающим кислотность в первых путях. Она запрещает смешивать собственно безвредные вещества как потогонную сурьму (особенно старую) и кремортартар, так как от такого смешения образуется яд; она запрещает при молочной диете употребление растительных кислот (образующих нерастворимый творог) и предлагает в случае необходимости при этом кислот купоросную кислоту.

Она знает признаки недобросовестной подделки лекарственных веществ, извлекает ядовитую сулему из каломели и учит различать эту последнюю от столь сходной с ним по наружному виду ядовитой белой осадочной ртути.

Однако и этих немногих примеров достаточно, чтобы опровергнуть отстранение химии от открытия целительных свойств лекарственных веществ. Но что не следует обращаться к химии за советом относительно лекарственных веществ, применяемых не с целью непосредственного действия на подлежащие изменению вредные вещества, а с целью содействия отправлениям животного организма, это, между прочим, доказывают опыты с антисептическими средствами, о которых мечтали, что они должны были бы проявить в системе соков ту же самую противогнилостную силу, как и в химической склянке. Но опыт показал, что, например, селитра, столь противогнилостная вне человеческого тела, действует в гнилой лихорадке и при гангренозном расположении как раз обратно-противоположно на том основании, хотя это тут к делу не относится, что она ослабляет жизненную силу. Или неужели мы захотели бы посредством селитры исправить гнилостные вещества в желудке? Они могут быть верно удалены посредством рвотного.

Гораздо худшую услугу лекарствоведению оказали те, которые искали путь к нахождению целительных сил в примешивании неизвестных лекарств к выпущенной из жилы крови, чтобы увидеть, светлее или темнее, жиже или гуще сделается кровь. Как будто мы можем так же непосредственно доставить лекарства крови в кровеносном сосуде, как и в пробирном стакане! Как будто лекарства не должны раньше подвергнуться невероятным изменениям в пищеварительном канале, прежде чем они (и все еще по нескольким окольным путям) поступят в кровь! Притом какой различный вид имеет уже сама по ce6е выпущенная из жилы кровь, смотря по тому, выпущена ли она из разгоряченного или более спокойного тела, через меньшее или большее отверстие в кровеносном сосуде, течет ли она струей или по каплям, в холодной или теплой комнате, и выливается ли в плоский или узкий сосуд.

Такие мелочные способы исследования лекарственных сил носят уже прямо на себе отпечаток их ничтожества.

Даже впрыскивание лекарств в кровеносные сосуды животных представляет по этой же именно причине разнозначный и ненадежный метод. Достаточно привести один-единственный случай: чайная ложка концентрированной лавровишневой воды почти наверное лишает кролика жизни, будучи введена ему в желудок; при впрыскивании же в яремную вену она не производит никакой перемены, животное остается веселым и здоровым.

А разве вливание лекарств в рот животным научит нас чему-нибудь достоверному относительно их лекарственных действий? Далеко нет! Разве тело их не весьма значительно отличается от нашего? Свинья переносит без вреда очень большое количество чилибухи, между тем, как люди умирали от 15 гран. Собака перенесла одну унцию свежих листьев, цветов и семян аконита; какой же человек не умер бы от этого? Лошади без вреда едят сухую траву аконита. Так же смертельны для человека листья тисового дерева, между тем как домашние животные от них жиреют. И как же можно из действия лекарств на животных заключать о действии их на людей, когда даже у животных эти действия так часто бывают так различны? Желудок волка, отравленного аконитом, был найден воспаленным, желудок же одной большой и одной маленькой кошки — нет, хотя они также погибли от аконита. Что же из этого позволительно заключить? Поистине немного, даже если бы я не хотел сказать, ничего. Но по крайней мере верно то, что более тонкие внутренние изменения и ощущения, которые человек может выразить словами, у животных совершенно отпадают.

Чтобы испытать, производит ли данное вещество очень сильные или опасные явления, для этого еще можно, в общем, пользоваться опытами на нескольких животных одновременно, а также подметить при этом все резко бросающееся в глаза, и общее влияние на движение членов, холод и жар, рвоту и понос и т. п., но узнать общую связь или что-либо положительное, что могло бы иметь влияние на суждение об истинной целительной силе данного средства у человека, — никогда. Такие опыты для этого слишком темны, слишком грубы и, если можно так выразиться, слишком неуклюжи.

Так как вышеупомянутые источники испытания целительных сил лекарственных веществ так легко иссякли, то систематик лекарствоведения стал придумывать другие и, как ему казалось, более верные способы. Он стал приискивать их в самих лекарственных веществах и воображал тут найти намеки, которые служили бы ему руководством. Но он упустил из виду, что доступные чувствам внешние признаки их часто очень обманчивы, не менее обманчивы, чем физиономика для угадывания истинного мнения.

Грязно-коричневые растения далеко не всегда ядовиты, как, наоборот, приятные краски растений еще не доказывают их безвредности. Также и специальные свойства лекарственных веществ, насколько можно o них судить обонянием и вкусом, не могут дать надежных заключений по отношению к еще не испытанным средствам. Насколько я не хочу отказывать этим двум органам чувств в пригодности их к подтверждению лекарственных свойств, уже известных или предполагаемых из других источников, настолько же, с другой стороны, я советую осторожность тем, которые хотят произносить суждения только на основании этих чувств. Если горькое начало должно укреплять желудок, то почему его ослабляет морской лук? Если горько-ароматические вещества действуют горячительно, то почему болотный багун в такой сильной степени уменьшает жизненную теплоту? Если только те растения должны действовать вяжущим образом, которые с железным купоросом дают чернила, то почему же столь вяжущее начало в айве, кизиле и пр. не образует чернила? Если вяжущий вкус должен указывать на крепительное вещество, то отчего цинковый купорос вызывает рвоту? Если кислоты действуют противогнилостно, то отчего мышьяк производит столь быстрое гниение в отравленном им теле? Разве сладкое питательно также и в свинцовом сахаре? Если эфирные масла и все, что производит на языке жгучий вкус, действуют так же горячительно и на кровь, то почему эфир, камфора, каяпутовое масло, масло перечной мяты и эфирное масло горького миндаля и лавровой вишни действуют противоположно? Если от ядовитых растений ожидают противного запаха, то почему он так незначителен в аконите, белладонне и наперстянке? почему он так незаметен в чилибухе и гуммигуте? Если от ядовитых растений ожидают противного вкуса, то почему столь необычайно быстро-смертельный сок корня Jatropha Manihot имеет лишь сладковатый и нисколько не острый вкус? Если выжатые жирные масла действуют часто мягчительно, то вытекает ли из этого, что все они таковы, а также воспаляющее масло, выжатое из семян Jatropha Сurcas? Если вещества, имеющие мало или никакого запаха и вкуса, должны быть без лекарственной силы, то каким же образом это согласуется с ипекакуаной, с рвотным камнем, с ядом гадюки, с азотом и с корнем лопеции? Кто станет считать корень переступня за питательное вещество на том основании, что он содержит много крахмала?

Но, может быть, ботаническое родство позволяет сделать надежное заключение о сходстве действия? Оно этого не позволяет в той мере, что существует много исключений с противоположными или весьма несогласными свойствами в одном и том же семействе растений и в большинстве семейств. Мы положим в основание самую совершенную естественную систему Муррея (Murray).

В семействе Coniferae внутренняя кора сосны (Pinus silvestris) дает самым северным жителям род хлеба, между тем как кора ягодоносного тиса (Taxus baccifera) дает смерть. Каким образом находятся в одном семействе Compositae жгучий корень слюногонной ромашки (Anthemis pyrethrum) со смертельно холодящим ядовитым лактуком (Lactuca virosa), возбуждающий рвоту слюногонный крестовик (Senecio vulgaris) с нежной скорцинерой, бессильная желтая лаванда (Gnaphalium arenarium) с героическим горным баранником (Arnica montana)? Имеет ли что-либо общее слабительная кустарниковая шаровка (Globularia alypum) с недействительным петельником (Statice) в семействе Aggregatae? Можно ли ожидать от сладкого индийского корня (Sium sisarum) чего-либо сходного с корнем ядовитой пустосели дудчатой (Oenanthe) или водяной бешеницы (Cicuta virosa), потому что они вместе стоят в одном семействе Umbellíferae? В семействе Hederaceae совсем небезвредный плющ (Hedera helix) имеет ли еще какое-либо сходство с виноградной лозой (Vitis vinifera), кроме внешнего роста? Каким образом бессильный камышник (Ruscus) находится в одном семейств Sarmentaceae с одуряющим кукольваном (Menispermum cocculus) с горячительным змеиным корнем (Aristolochia) и с заячьим корнем (Asarum europaeum)? Можно ли ждать от подмаренника (Galum aparine) чего-нибудь сходного с мариландской спигелией (Spigelia marylandica), потому что оба стоят в семействе Stellatae? Какое сходство в действии можно найти между дыней (Cucumis melo) и ослиным огурцом (Momordica elaterium) из одного того же семейства Cucurbitaceae? В семействе Solanaceae каким образом стоят рядом безвкусный царский скипетр (Verbascum thapsus) со жгучим стручковым перцем (Capsicum annuum), или судорожно раздражающий первые пути табак с задерживающей естественные сокращения кишечника чилибухой (Strychnos nux vomica)? Как можно поставить нелекарственный барвинок (Vinca pervinca) рядом с олеандром (Nerium oleander) в семействе Contortae? Действует ли волнистый полушечник (Lysimachia numularia) сходно c водяным трилистником (Menyanthes trifoliata), или бессильная аптечная скороспелка (Primula veris) сходно с драстическим кругляком (Cyclamen europaeum) в семействе Rotaceae? Можно ли заключить по свойствам толокнянки (Arbutus uva ursi), укрепляющей мочевые пути, о свойствах горячительно одуряющей сибирской розы (Rhododendron chrysanthum) в семейств Bicornes? Можно ли в каком-либо отношении сравнивать в семействе Verticillatae едва только вяжущий черноголовник (Prunella vulgaris) и невинную пирамидальную дубровку (Ajuga pyramidalis) с эфирной кошачьей травой (Teucrium marum) и жгучей критской душицей (Origanum creticum)? В чем родственны по свойствам железняк (Verbena officinalis) с бурно действующим аптечным авраном (Gratiola ojfficinalis) в семействе Personatae? Как далеко отстоит по действию солодковый корень (Glycyrrhiza) от жофреи (Geoffroya), хотя оба из одного семейства Papilionaceae? В семействе Lomentaceae в какой параллели стоят свойства стручкового рожечника (Ceratonia siliqua) к свойствам аптечной дымницы (Fumaria officinalis), корня сенеги (Polygala senega) и перувианского бальзама (Myroxylon peruiferum)? Или разве сходны хоть в чем-нибудь между собой чернушка (Nigella sativa), душистая рута (Ruta graveolens), обыкновенный пион (Paeonia officinalis) и ядовитый ранункул (Ranunculus sceleratus), хотя все они из семейства Multisiliquae? Бархатка полевая (Spiraea filipendula) и стоячий завязник (Tоrmentilla erecta) соединены в одной семье Senticosae, a между тем как различны их свойства? Красная смородина (Ribes rubrum) и лавровая вишня (Prunus laurocerasus), обыкновенная рябина (Sorbus aucuparia) и персидский миндальник (Amygdalus persica) как несходны в своих свойствах, а тем не менее в одном семейств Роmасеае? Семейство Succulentae соединяет дикий перец (Sedum acre) и портулак (Portulaca oleracea), конечно, не ради их сходных свойств! Каким образом 6елоцвет попадает в одно семейство со слабительным льном (Linum catharticum), или кислинка (Oxalis acetosella) с горькой квассией (Quassia amara)? Конечно, не ради сходства действия. Как несходны по лекарственным свойствам все члены семейств Ascyroideae, Dumosae, Trihilatae! А в семействе Tricoccae что общего имеют едкий молочай (Euphorbia officinalis) с небезразличным для нервов самшитовым деревом (Вuxus sempervirens)? Невкусный грыжник (Herniaria glabra), острый лаконос (Phytolacca decandra), подкрепляющая лебеда (Chenopodium ambrosioides) и жгучий горец водоперечный (Polygonum hydropiper) — какое общество в семействе Oleraceae! Как различно действуют Scabridae! Что общего у слизисто-нежной белой лилии (Lilium candidum) рядом с чесноком (Allium sativum) или морским луком (Scilla maritima), или у спаржи (Asparagus officinalis) рядом c ядовитой белой чемерицей (Veratrum album) в семействе Liliaceae?

Я слишком далек, чтобы отрицать, сколько важных намеков тем не менее может дать естественная система философическому преподавателю лекарствоведения, чувствующему призвание открывать новые лекарственные средства, но эти намеки служат только для того чтобы или подтверждать и пояснять уже известные факты, или, при еще не испытанных растениях, сначала соединяться в гипотетические предположения, которым еще многого недостает до вероятности, приближающейся к достоверности.

Однако как можно ждать общего сходства действия в группах растений, помещенных вместе в так называемой естественной системе часто только лишь на основании ничтожных наружных сходств, когда даже гораздо ближе друг с другом родственные растения одного и того рода так часто несходны между собой по лекарственному действию. Примером могут служить разновидности из рода Impatiens, Serapias, Cytisus, Ranunculus, Calamus, Hibiscus, Prunus, Sedum, Cassia, Polygonum, Convallaria, Linum, Rhus, Seseli, Coriandrum, Aethusa, Sium, Angelica, Chenopodum, Asclepias, Solanum, Lolium, Allium, Rhamnus, Amygdalus, Rubus, Delphinium, Sisymbrium, Polygala, Teucrium, Vaccinium, Cucumis, Apium, Pimpinella, Anethum, Seandia, Valeriana, Anthemis, Artemisia, Centaurea, Juniperus, Brassica. Какая разница между безвкусной врачебной губкой (Boletus igniarius) и горькой драстической лиственничной губкой (Boletus laricis), между съедобным рыжиком (Agaricus deliciosus) и мухомором (Agaricus muscarius), между каменным мхом (Lichen saxatilis) и здоровым исландским мхом (Lichen islandicus)!

Хотя я охотно соглашаюсь, что, в общем, сходство действия встречается гораздо чаще у разновидностей одного рода, чем между целыми породами, сопоставленными по группам в естественной системе, и что заключение в первом случае имеет за себя гораздо больше правдоподобности, тем не менee будь еще столько же пород, разновидности которых представляют между собой большое сходство действия, я по убеждению своему должен предостеречь, чтобы меньшая часть весьма несходно действующих разновидностей внушала нам побольше недоверия к такому способу заключения, так как здесь речь идет не о фабричном опыте, а о важнейшем и труднейшем обстоятельстве у человека, о его здоровье¹.

Следовательно, и этот путь не может быть преследуем как надежное основание для отыскания лекарственных свойств растений.

Нам не остается ничего больше, как наблюдение на человеческом теле. Но какое наблюдение? Случайное или преднамеренное?

Наибольшее число благодетельных свойств лекарственных веществ, я смиренно в этом сознаюсь, было открыто в силу нечаянного, эмпирического наблюдения, благодаря случаю, часто впервые даже не врачами. Отважные, часто даже слишком отважные врачи, затем мало-помалу пробовали их.

Я вовсе не намерен оспаривать высокое значение этого способа открытия лекарственных сил: дело говорит само за себя. Но нам при этом ничего не остается делать, случай исключает всякое преднамерение, всякую самодеятельность. Печально думать, что благороднейшее и необходимейшее искусство построено на милости случая, который всегда предполагает множество подверженных опасности человеческих жизней. Разве достаточно случайности таких открытий для совершенствования врачебной науки, для восполнения ее пробелов? Из года в год мы узнаём новые болезни, новые направления и осложнения болезней, новые болезненные состояния, и если для отыскания целебных средств у нас нет другого пути, более подчиненного нашей власти, кроме того, который нам предоставляет случай, то нам не остается ничего другого, как лечить болезни общеупотребительными (поэтому, я мог бы часто желать, лучше никакими) или такими средствами, которые казались нам полезными в, по-видимому, сходных болезненных состояниях. Но мы часто не достигаем цели, потому что видоизмененное состояние уже не есть то же самое.

Грустно вперяем мы наши взоры в грядущие столетия, когда случай, может быть, откроет особенное лекарственное средство для этого особенного направления болезни, для этого особенного состояния, как хинную кору для истинной перемежающейся лихорадки или ртуть для венерической болезни.

Такое скудное развитие наиважнейшей науки, как и столкновение эпикуровских атомов для возникновения мира, не могло быть волей всемудрого и всеблагого Спасителя рода человеческого. Было бы очень унизительно для благородного человечества, если бы его сохранение должно было зависеть только от случая. Нет! утешительно думать, что для каждой особенной болезни, для каждой своеобразной болезненной конституции существуют свои особенные непосредственно пособствующие средства, а также и способы их преднамеренно отыскивать.

Когда я говорю о преднамеренном отыскивании недостающих еще нам лекарственных сил, то я подразумеваю не те эмпирические, в госпиталях обыкновенно производимые опыты, где при том или другом трудном, часто даже вовсе неточно наблюденном случае, в котором не помогают известные средства, хватаются за какое-нибудь средство еще вообще не испытанное или не испытанное в подобном случае, действуя на удачу слепого счастья под влиянием случайных выдумок или руководствуясь темными предугадываниями, в которых невозможно дать отчета ни себе, ни другим. Такая эмпирическая смелость даже при самом снисходительном наименовании есть ничто иное, как безумная азартная игра, если не хуже этого.

Я также тут не говорю о несколько более рациональных опытах в частной практике и в госпиталях с эмпирическими средствами, кое-как то здесь, то там превосхваляемыми против тех или других болезненных состояний, но основательно еще не исследованных. Ими также наносится опасность здоровью и жизни больных, если не положены в основание лечения известные права и искусства, но осторожность и практический гений врача все-таки могут сгладить многие неровности его полуэмпирического образа действий.

Так как у нас есть уже большое число лекарств и иных средств, о которых мы ясно видим, что они действительны, но наверное не знаем, какие именно болезни они могут излечивать, и так как мы опять имеем другие средства, которые в известных болезнях то помогали, то нет, и о которых мы еще не имеем отчетливых представлений, где они могут быть правильно и вполне уместно применяемы, то пока нет даже необходимости увеличивать лекарственный арсенал количественно. Весьма вероятно, что в имеющихся уже теперь средствах, заключается вся (или почти вся) помощь, которой нам еще недостает.

Но прежде чем высказываться далee, я должен в свое оправдание сделать признание, что я ни для какой так или иначе называемой болезни вообще, со всеми ее разветвлениями, влияниями, побочными симптомами и уклонениями, которые в патологии незаметно и слишком охотно вводятся в ее существенный характер как неизменные принадлежности, не ожидаю всеобщего специфического средства и даже не верю, чтобы подобные средства могли существовать. Только в силу слишком большого однообразия и самостоятельности перемежающейся лихорадки и венерической болезни могли найтись против них средства, которые и в глазах многих врачей представлялись специфическими, как уклонения в этих болезнях обыкновенно встречаются гораздо реже или незначительнее, чем в других, а, следовательно, и хинная корка, и ртуть, должны гораздо чаще помогать, чем не помогать. Но ни хинная корка не специфична в перемежающейся лихорадке в самом широком смысле², ни ртуть в венерической болезни в самом широком смысле; но они, по всей вероятности, специфичны в обеих болезнях, когда они просты, чисты и чужды всяких осложнений. Наши великие и просвещенные наблюдатели в болезнях достаточно постигли эту истину, чтобы мне нужно было подробнее распространяться об этом предмете.

Но если я вполне отрицаю существование абсолютных спецификов для отдельных болезней в том объеме, какой им придает обыкновенная патология³, то, с другой стороны, я убежден, что существует столько же специфических средств, сколько существует различных состояний отдельных болезней, т. е. особые специфики для чистой болезни и особые — для уклонений и прочих неестественных состояний тела.

Если я не ошибаюсь, то практическая медицина обыкновенно избирала три пути для применения лекарств против немощей человеческого тела.

Первый путь, удалить или уничтожить основную причину болезни, был самый возвышенный, какой только она могла избрать. Все помыслы и стремления лучших врачей всех веков были направлены к этой цели, наиболее сообразной с достоинством искусства. Но чтобы употребить спагирическое выражение, дело всегда оставалось на партикулярном; великий же камень преткновения — познание основных причин всех болезней — они никогда не могли преодолеть. Да и для большей части болезней эти причины навеки останутся скрытыми от слабого человека. А между тем все, что можно было вывести из опыта всех времен, было собрано в общей терапии. Так, при упорных желудочных судорогах прежде всего устраняли общую слабость тела, судороги от ленточной глисты излечивали убиением солитера, лихорадку от испорченного содержимого желудка изгоняли посредством сильных рвотных, в простудных болезнях вызывали задержанное испарение, извлекали пулю, возбуждавшую лихорадку. Эта цель остается выше всякой критики, хотя средства для достижения ее не всегда были самыми целесообразными. Теперь я оставляю в стороне этот царственный путь, так как мне предстоит заняться двумя остальными путями применения лекарств.

На втором пути старались подавить наличные симптомы посредством лекарств, вызывающих противоположное изменение, например, запор посредством слабительных, воспаленную кровь посредством кровопусканий, холода и селитры, кислоты в желудке — посредством щелочей, боли — посредством опиума. В острых болезнях, которые в большинстве случаев, если мы только на несколько дней отстраним препятствия к выздоровлению, побеждает сама природа, или же в которых, если мы этого не в состоянии сделать, она изнемогает; в острых болезнях, говорю я, такие применения лекарств правильны, целесообразны и достаточны, доколе мы еще не обладаем вышеупомянутым камнем премудрости (знанием основной причины каждой болезни и ее устранения), или пока мы не имеем быстродействующего специфического средства, которое могло бы, например, прервать заражение оспой в самом начале. Я назвал бы в этом случае такие средства временными.

Но если основная причина болезни и ее непосредственное устранение очевидны, а мы, невзирая на это, боремся с симптомами только посредством средств этой второй категории или серьезно выставляем их против хронических болезней, то этот метод лечения (бороться с симптомами посредством средств, действующих противоположно) получает название паллиативного и должен быть отвергнут. В хронических болезнях он облегчает только вначале, впоследствии же требуются все более сильные приемы таких средств, которые не могут уничтожить главную болезнь и, таким образом, оказывают вред тем больше, чем дольше они находились в употреблении, на основании соображений, который будут приведены ниже.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Заключение о сходстве действия между разновидностями одного рода будет тем сомнительнее, что даже одна и та же разновидность, одно и то же растение, в своих различных частях нередко обнаруживают весьма различные лекарственные свойства. Как сильно отличается маковая головка от макового семени, выделяющаяся из листьев лиственницы манна от лиственничного терпентина, прохладительная камфара в корнe коричного дерева от жгучего коричного масла, вяжущий сок в плодах различных мимоз от безвкусной выделяющейся из их ствола камеди, едкий стебель ранункулa от его нежного корня!
² Только жаль, что не было усмотрено, почему, например, из 7/15 всех так называемых перемежающихся лихорадок, против которых иная корка оказалась недействительной, 3/15 потребовали для своего излечения чилибухи, или горьких миндалей, 2/15 — опия, 1/15 — кровопускания и еще 1/15 — маленьких приемов рвотного корня! Довольствовались говорить: "Хинная корка не помогла, но помогли Игнатьевы бобы", а почему, этого мы ясно не слышим. Если была чистая перемежающаяся лихорадка, то хинная корка должна была помочь; при осложнении же чрезмерной раздражительностью, особенно первых путей, это уже не была чистая перемежающаяся лихорадка, поэтому хина и не могла помочь, и нужно было на известных основаниях выбрать как излечивающее или добавочное средство Игнатьевы бобы, чилибуху или горький миндаль, смотря по различному состоянию организма, причем вовсе не нужно было удивляться, что хина не помогла.
³ Истории болезней еще не настолько хорошо поставлены, чтобы надлежащим образом старались отделять существенное от случайного, своеобразное от привходящего и все постороннее, зависящее от идиосинкразии, образа жизни, страстей, эпидемического поветрия и разных других внешних обстоятельств. При описании какой-либо болезни часто кажется, что читаешь собрание притянутых воедино историй болезни без упоминания имени, места, времени и т. д., без истинного абстрактно чистого, обособленного характера болезни, отдельно от случайного (заслуживающего места где-нибудь позади). Только новейшие так называемые нозологи пытались дать такие отрывки; их разделение по родам соответствует тому, что я называю своеобразным характером каждой болезни, а их виды соответствуют случайностям.
Прежде всего мы должны заботиться о главной болезни; уклонения же и побочные симптомы только в том случае требуют особенной помощи, если они настоятельны или если выздоровление особенно трудно, но они требуют главной помощи, с пренебрежением первоначальной болезнью, если последняя, перейдя в хроническую, стала менее важной и настоятельной; они же постепенно возвысились до значения главной болезни.

 ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА     ЧАСТЬ II