После обнаружения слабости и ошибок моих учителей и моих книг, я погрузился в состояние печального возмущения, которое чуть было не отвратило меня от изучения медицины. Я был готов сделать вывод, что все это искусство ничтожно и неспособно к улучшению. Я погрузился в размышления в уединении и решил не прекращать их, пока не приду к определенному мнению по этому вопросу.

Земляне, думал я, как коротка ваша повседневная жизнь здесь, под небесами, сколько трудностей вам приходится преодолевать на каждом шагу для того чтобы поддержать простое существование, если вы хотите избежать путей, которые уводят вас в сторону от нравственности. Однако все ваши дорогие приобретения не радуют, если у вас нет здоровья!

И все же как часто здоровье нарушается, как многочисленны состояния большего или меньшего нездоровья, как неисчислимо множество болезней, слабостей и боли, которые сгибают человека, когда он поднимается с болью и трудом к своей цели, и насколько ужасно и опасно его существование, даже когда его поддерживают милости, связанные со славой, или он покоится в объятьях роскоши. И все же как благородно твое происхождение, человек, как велика и богоподобна твоя судьба, как возвышенна цель твоей жизни! Разве тебе не предназначено подняться по лестнице священных впечатлений, благородных дел, всепроникающего знания, приблизиться к великому Духу, которому поклоняются все жители Вселенной? Может ли этот Божественный Дух, который оживил тебя, дал тебе твою душу и окрылил тебя для такого высокого труда, намеренно сделать тебя беспомощным и непоправимо угнетенным теми тривиальными телесными недугами, которые мы называем болезнями?

О, нет. Всеблагой, позволив болезням вредить его потомству, должен был предусмотреть и средства, с помощью которых эти мучения могут быть уменьшены или устранены. Давайте проследим представления об этом самом благородном из всех искусств, которое призвано приносить пользу хрупким смертным. Искусство, способное принести так много счастья, возможно; оно не только возможно, но уже существует. Время от времени человек спасается чудом от некоторых смертельных болезней! Разве мы не находим излечения, записанные в трудах врачей всех времен, в которых нарушение здоровья было настолько велико, что все другие исходы, кроме жалкой смерти, казались невозможными? Тем не менее такие пациенты были излечены быстро и действенно, и идеальное здоровье было восстановлено.

Но как редко эти блестящие излечения происходят не в силу молодости, преодолевающей болезнь, и не из-за неучтенного влияния различных благоприятных обстоятельств, а благодаря примененному лекарству! Однако даже если бы число таких идеальных излечений было больше, чем я наблюдал, разве из этого следовало бы, что мы можем подражать им с такими же счастливыми результатами? Они стоят изолированно в истории человечества и могут быть воспроизведены лишь изредка или не могут быть воспроизведены вообще в том виде, в каком они произошли первоначально. Мы видим лишь то, что великие излечения случаются, но как это происходит, под действием какой силы и в сопровождении каких обстоятельств, и как это проконтролировать, чтобы мы могли повторить такое лечение в других случаях, — все эти вопросы скрыты от наших глаз. Возможно, искусство исцеления не состоит из таких повторов. Наверняка можно утверждать лишь следующее: искусство медицины существует, но не в наших головах и не в наших системах.

"Но, — прозвучит в ответ, — разве люди не излечиваются ежедневно вдумчивыми врачами, даже самыми посредственными врачами, даже самыми отъявленными глупцами?"

Конечно, излечиваются, но послушайте, что при этом происходит. В большинстве случаев, для лечения которых обращаются к врачу, это острые болезни, то есть отклонения от здоровья, длящиеся недолго и завершающиеся либо выздоровлением, либо смертью. Если несчастный умирает, врач следует скромно за покойником, а если пациент вылечится, значит, его природные силы были достаточны для преодоления силы как заболевания, так и обычно препятствующего выздоровлению действия принимаемых лекарств, и сил природы обычно достаточно для преодоления того и другого.

При эпидемической дизентерии выздоравливает столько же тех, кто следует указаниям, предоставляемым природой, и не принимает вообще никаких лекарств, так и тех, кто лечится по методу Брауна или Штоля, Карла Лебера, Гофмана, Рихтера, Фоглера или с помощью любой другой системы. Многие умирают: и те, кто лечились всеми этими методами, и те, кто не принимали никаких лекарств; в среднем в равной степени и те, и другие. И тем не менее все врачи и знахари, которые имели дело с теми, кто выздоровел, хвастались тем, что излечили благодаря своему мастерству. Что из этого следует? Конечно, не то, что все они действовали правильно при своем способе лечения, но, возможно, что все они действовали в равной степени неправильно. На каком же основании можно, как это делается, утверждать, что им принадлежит честь излечения болезни, от которой в легких случаях всегда выздоравливают самостоятельно, если не было совершенно грубых ошибок в диете!

Легко проследить ряд подобных острых болезней и показать, что выздоровление людей, которые при той же болезни лечились по совершенно противоположным принципам, нельзя назвать излечением, это спонтанное выздоровление.

Пока вы не можете сказать, например, во время эпидемии дизентерии, "отыщите тех людей, которых вы и другие опытные врачи считают наиболее опасно больными, и я их вылечу, и вылечу быстро и без плохих последствий"; пока вы не можете так сказать и не можете так сделать, вы не должны хвастаться, что можете вылечить дизентерию. Ваши выздоравливающие выздоровели сами по себе.

Часто — как это грустно! — пациенты выздоравливают как бы чудесным образом, когда прием множества тошнотворных лекарств, беспокойно сменяемых и часто повторяемых врачом, вдруг остановлен или тайно прекращен. Из-за боязни обидеть, пациенты часто скрывают, чтó они сделали, и появляются перед публикой якобы получившими помощь от врача. Во множестве случаев обессиленные пациенты получили чудесное исцеление не только отказавшись от назначенных врачом лекарств, но и тайно нарушив предписанную врачом искусственную и часто вредную систему диеты, повинуясь своему капризу, который в данном случае является властным инстинктом, побуждающим ко всевозможным диетическим чудачествам. Свинина, кислая капуста, картофельный салат, сельдь, устрицы, яйца, кондитерские изделия, бренди, вино, пунш, кофе и другие продукты, строже всего запрещаемые врачом, производили самое быстрое излечение болезни у пациентов, которые, судя по всему, поспешили бы в могилу, подчинись они системе диеты, установленной школами.

К этому виду принадлежат несомненные случаи острых болезней. Для полезного применения с целью прекратить эпидемии служат такие меры как прекращение контактов с пострадавшим районом, отстранение больных и изоляция их от здоровых, окуривание места проживания пострадавших и мебели в этих жилищах азотной и соляной кислотами и проч., то есть мудрые полицейские меры, но не лекарственное лечение.

В самих инфицированных районах, где дальнейшее разделение инфицированных от здоровых уже невозможно, проявляется ничтожность медицины. Там умирают все, кто может умереть, если можно так выразиться, не ощутив влияния Галена, Бургаве или Брауна, а те, кто не созрели для смерти, выздоравливают. Та же участь, могила, ожидает больничных служителей, врачей, аптекарей и хирургов.

В то же время нельзя отрицать, что даже в таких бедствиях, в которых настолько унижается гордость нашего искусства, иногда происходят редкие излечения, и на самом деле под действием лекарств, причем такого удивительного характера, что поразительно, насколько отважно это спасение из самой пасти смерти; это намеки, предоставляемые истинным Господином жизни, на то, что ИСКУССТВО ВРАЧЕВАНИЯ СУЩЕСТВУЕТ.

Но как же оно здесь действует, какое лекарство на самом деле помогло, каковы мельчайшие особенности болезни, чтобы мы могли в следующий раз повторить процедуры, если встретимся с подобным случаем? Эти особенности неизвестны и таковыми останутся, так как за пациентом или не слишком тщательно наблюдали, или о нем не сообщили с достаточной точностью. А лекарство? Нет, одно лекарство не назначается; как во всех ученых рецептах, там были эликсир, порошок, микстура и проч., и все они также состояли из нескольких лекарственных субстанций. Небесам лишь известно, какие из них пошли во благо¹. "Пациент также пил настой различных трав; состав его я не помню, и пациент также не помнит точное количество, какое он принял".

Как можно успешно подражать такому эксперименту в выглядящими похожими случаях, когда ни лечение, ни сам случай точно не известны? Таким образом, все результаты попыток будущих подражателей обманчивы, весь факт теряется для потомков. Единственное, что мы видим, это что исцеление возможно. Как это осуществить и как этот неопределенный случай может послужить совершенствованию искусства медицины, этого мы не видим.

"Но, — слышу я восклицание, — вы не должны так строго судить врачей, которые всего лишь люди среди спешки и сумятицы, которые создают инфекционные болезни в вышеописанных районах".

"При хронических болезнях он выглядит победоносней, в этих случаях у его распоряжении есть время и хладнокровие, чтобы наглядно продемонстрировать истину своего искусства, и, невзирая на Мольера, Патена, Агриппу, Валезия, Кардана, Руссо и Аркесилая, он покажет, что способен исцелять не только тех, кто выздоровел бы и сам по себе, но и тех, кого захочет, и кто попросит его вылечить". О, небеса, если бы это было так! Но как доказательство того, что врачи чувствуют себя очень слабыми в хронических болезнях, они как только могут избегают заниматься ими. Пусть врача позовут к пожилому человеку, парализованному в течение нескольких лет, и пусть врач покажет свое искусство. Естественно, он открыто не признает, как бессильно это искусство в его руках, но прибегнет к некоторым способам избежать такого признания: пожмет плечами, замечая, что слабость пациента не дает ему возможности предпринять лечение (в общем крайне утомительная, изнурительная процедура в руках обычных практиков), говорит с состраданием о воздухе неблагоприятного сезона и неблагоприятных погодных условиях, которые вначале должны измениться, и о целебных весенних травах, и о том, что следует подождать, пока можно будет взяться за лечение, или о дальних источниках минеральных вод, где такие болезни излечиваются и куда, если жизнь смилуется над ним, пациент сможет направиться в ближайшие шесть или восемь месяцев. В промежутке, чтобы не подставлять себя, он назначает что-нибудь, в результатах действия чего не уверен; это он делает для того чтобы развлечь пациента и получить от него немного денег, но ясного облегчения он дать не может. Он желает устранить астению внутренними или внешними стимуляторами или укрепить тонус мышечного волокна с помощью множества горьких экстрактов², последствия которых не знает, или укрепить пищеварительный аппарат с помощью хинной коры; или он решает очистить и охладить кровь отваром одинаково неизвестных растений или с помощью солевого раствора, металлических и растительных субстанций, польза которых проблематична для разрешения и рассеивания подозреваемых, но никогда не наблюдаемых преград в железах и мельчайших сосудах в животе; или с помощью слабительных он думает изгнать некоторые нечистоты, которые существуют только в его воображении, и, таким образом, ускоряет на несколько часов вялую эвакуацию. Сейчас он направляет свои обвинения против основ подагры, затем против подавленной гонореи, позже — против псорической горечи, а вскоре против некоторых других видов горечей. Он вызывает изменения, но не изменения ему нужны. Постепенно под предлогом срочных дел врач отказывается от пациента, успокаивает себя, а затем друзей пациента, когда они настаивают, чтобы он высказал свое мнение, что в таких случаях его искусство слишком слабо.

И с мыслью, что его хваленое искусство слишком слабо, на этой удобной мягкой подушке он покоится в случаях подагры, запора, старых язв, контрактур и так называемых водянок, кахексии бесчисленных видов, судорожных астм, грудной жабы, при болях, спазмах, кожных высыпаниях, слабости, психических болезнях многих видов, и я не знаю при каких еще многочисленных болезнях.

Ни в каком другом случае недостаточность нашего искусства не проявляется так сильно и так непростительно, как при этих мучительных болезнях, от которых вряд ли свободно какое-либо семейство, едва ли есть хоть одно, в котором кто-либо из родственников тайно не вздыхал бы над болезнью, на которой он испытал так называемое мастерство ближних и дальних врачей. Молча скорбящий страдалец укрывается в меланхолии, сгибается под тяжестью страданий и, отчаявшись в человеческой помощи, ищет утешения в религии.

"Да, — слышу я шепот медицинской школы и представляю, как она лицемерно-сострадательно пожимает плечами, — да, это, как известно, неизлечимое зло: наши книги говорят о том, что эти болезни неизлечимы". Как будто это может утешить миллион страдальцев, которым сообщают о тщетном бессилии нашего искусства! Как будто Творец этих страданий не предоставил также и лекарства от них, и как будто для них не существует источника безграничного совершенства, в сравнении с которым нежнейшая материнская любовь — густые облака рядом с сиянием полуденного солнца!

"Да, — слышу я, как продолжают извиняться школы, — тысяча изъянов в нашей гражданской конституции, искусственный, сложный образ жизни, столь далекий от природы, роскошь, подобная хамелеону, расслабляют и расстраивают наше природное телосложение, несут ответственность за неизлечимый характер всех этих зол. Наше искусство можно полностью извинить за неспособность излечения неудачных случаев".

Можете ли вы поверить, что Спаситель человечества, Всемудрый, не предусмотрел все эти сложности нашей гражданской конституции и наш искусственный образ жизни, увеличивающий наше удовольствие здесь, и то, как устранить нищету и страдания? Может ли существовать такой чрезвычайный образ жизни, к которому человек не может приучиться без особых нарушений своего здоровья? Жир тюленя и ворвань, съеденная с хлебом, приготовленным из высушенных рыбьих костей, обычно так же мало мешают гренландцу радоваться своему здоровью, как и однообразная молочная диета пастухов в швейцарских горах, чисто растительная еда бедных германцев или содержащая в основном животную пищу диета богатых англичан. Разве венский дворянин не приучил себя к своим двадцати или тридцати сменам блюд и не наслаждается здоровьем так же, как китаец с его жидким рисовым супом, саксонский горняк со своим единственным картофелем, островитянин с берегов Южного моря со своим поджаренным плодом хлебного дерева и шотландский горец с его овсяными лепешками?

Я готов признать, что борьба противоречивых страстей и много разных удовольствий, роскошная изысканность и отсутствие физических упражнений на свежем воздухе, привычные в лабиринте дворцов больших городов, могут стать причиной более многочисленных и редких болезней, чем простое единообразие, которое получают в просторной хижине скромной деревни. Но это не может существенно изменить дело. Наше медицинское искусство бессильно как против кишечных колик (Wasserkolik) у крестьян в Нижней Саксонии, тсёмера (Tsomer) в Венгрии и Трансильвании, рагешуге (Ragesyge) в Норвегии, сиббенса (Sibbens) в Шотландии, хётме (Hotme) в Лапландии, пеллагры в Ломбардии, колтуна (Plica Polonica) некоторых славянских племен и различных других болезней, распространенных среди простого крестьянства в различных странах, так и против более аристократических недугов, сопутствующих высокому образу жизни в наших крупных городах. Должен ли существовать один вид медицинского искусства для первых и другой — для вторых, а если только один вид существует, то применим ли он и к тем, и к другим в равной степени? Я думаю, это верно!

Не существует ни в наших книгах, ни даже в наших головах, не преподается в наших школах, но все же есть такая вещь, которая все объясняет: случайность.

Иногда обычный коллега-практик натыкается по счастливой случайности на излечение, которому поражается половина мира и не менее он сам, но при использовании многих лекарств он ни в коем случае не уверен, какое из них оказалось благоприятным. Не реже практик без степени, которого мир называет шарлатаном, действующий энергично и безрассудно, совершает такое же великое и чудесное излечение. Но ни он, ни его почтенный собрат, практик с дипломом, не знают, как выделить очевидную и плодотворную истину, содержащуюся в излечении. Также невозможно выделить и зарегистрировать лекарство, которое, несомненно, было полезным, среди массы примененных бесполезных и мешающих лекарств, и так же невозможно точно указать случай, при котором это лекарство будет полезно и вновь приведет к излечению. Неизвестно и то, как сформулировать истину, которая сохранится в дальнейшем, подходящее, определенное, неизменное лекарство для каждого такого случая, который может встретиться впоследствии. Опыт врача в данном случае, каким бы поразительным он ни казался, почти никогда не окажется полезным ему в дальнейшем. Мы узнаём только то, что полезная система медицины возможна, но из этого и сотни других случаев вполне очевидно, что пока опыт этот не получил ранг научного и даже не обнаружен способ, как такую науку изучать и преподавать. Насколько нам известно, она еще не существует.

Между тем среди этих блестящих, но редких излечений есть много таких, в просторечии называемых лечением в лошадиных дозах, Pferdecuren, которые, хоть и наделали много шума, не таковы, чтобы им можно было подражать salti mortali (лат. по крайней мере смертным. — Прим. перев.), — безумно отчаянные попытки применения самых сильнодействующих препаратов в огромных дозах, при употреблении которых пациент оказывается непосредственно перед лицом опасности, так как идет борьба за власть между жизнью и смертью, и в этой борьбе небольшое непредвиденное превосходство на стороне доброй природы, к счастью, позволило повернуть случай: пациент пришел в себя и ускользнул прямо из пасти смерти.

Лечение смолой ялапы в дозе несколько скрупул ничуть не уступает по тяжести геллеборизму (лечение морозником, от лат. Helleborus — морозник. — Прим. перев.) древнегреческих и римских врачей.

Такие способы лечения не слишком отличаются от убийства, и только результат превращает их в невинные и почти придает им блеск полезного действия, спасающего жизнь³. Это не может быть божественным искусством, которое, подобно могучей работе природы, совершает великие дела просто, мягко и незаметно с помощью мельчайших средств.

Обычное лечение болезней большинством наших практиков напоминает эти ужасные революционные излечения больных. Они частично достигают своей цели, но пагубным образом. Так они лечат, например, неизвестную болезнь, сопровождаемую общим опуханием. Из-за этого опухания она является в их глазах болезнью, встречающейся повседневно, они без колебаний называют ее водянкой (как если бы один симптом составлял сущность всей болезни) и начинают быстро действовать, отмечая: "Нужно вывести воду, а затем все будет хорошо". Они идут дальше, атакуя болезнь частыми повторами сильнодействующих (так называемых слабительных) очистительных средств, и, смотрите, какое замечательное событие происходит: живот спадает, руки, ноги и лицо становятся довольно худыми! "Посмотрите, на что я способен, что может мое искусство! Самая серьезная болезнь, водянка, побеждена! Правда, есть небольшой недостаток: новая болезнь, которую никто не мог предвидеть, пришла на ее место (собственно, была вызвана чрезмерным очищением), проклятая лиэнтерия (разновидность поноса. — Прим. перев.), с которой мы должны бороться новым оружием".

Так этот достойный человек утешает себя время от времени, и все же невозможно, чтобы такая процедура могла называться лечением, в то время как болезнь посредством сильных непригодных лекарств только частично изменяется внешне и приобретает новую форму; замена одной болезни другой не является излечением.

Чем больше я исследую обычное лечение, тем больше я убеждаюсь, что оно не является прямым преобразованием болезни в здоровье, но только производит переворот, нарушающий порядок вещей, с помощью лекарств, которые, не являясь в действительности подходящими, обладают достаточной силой, чтобы придать делу другую (болезненную) форму. И это называется лечением.

"Истерический недуг вон той дамы был успешно устранен мною!"

Нет! Он был только превращен в маточное кровотечение. Через некоторое время меня приветствуют с радостным восклицанием: "Простите! Я успешно остановил маточное кровотечение".

Но разве вы не видите, что при этом кожа стала болезненной, белки глаз пожелтели, испражнения стали серовато-белыми, а моча оранжевого цвета.

И, таким образом, так называемое лечение продолжается, подобно сменяющим друг друга сценам одной и той же трагедии!

Наиболее успешные случаи среди них те, в которых переворот, осуществляемый лекарствами, развивает новую болезнь такого сорта, что природа, так сказать, так занята им, что забывает про старую первоначальную болезнь и позволяет ей идти своим ходом, и вовлекается в искусственную болезнь, пока какая-либо счастливая случайность не освобождает его от последней. Существует несколько видов таких счастливых обстоятельств. Прекращение приема лекарства, мощная сила молодости, начало менструаций или их прекращение в соответствующий период жизни, удачное складывающиеся семейные события или (но это, конечно, встречается редко, хоть все же встречается, как три одинаковые цифры в игре в лото) среди множества назначенных средств, предписанных вперемешку, встречается одно, которое оказывается подходящим и приспособленным к обстоятельствам болезни, — во всех таких случаях может произойти излечение.

Подобным же образом ошибки химика, с уважением относящегося к лекарствам и символам в рецептах, часто оказываются причиной чудесных излечений. Но являлись ли до сих пор такие обстоятельства рекомендациями самого неопределенного из всех искусств? Я думаю, что нет.

Под лечением обычный врач часто понимает лишь мощную насильственную атаку на организм тем, что найдется в аптеке, сопровождаемую заменой диеты secundum artem (лат. в соответствии с искусством. — Прим. перев.) на новую, чрезвычайно необычную, очень скудного характера. "На пациента следует сначала сильно воздействовать, прежде чем я смогу принести ему пользу; лучше всего просто уложить его в постель". Переход от постели к соломе и гробу так легок, гораздо проще, чем к здоровью, но он ничего не говорит об этом.

Врач из стимулирующей школы имеет привычку назначать почти в каждом случае точно противоположную диету (таков обычай его секты): ветчина, крепкие мясные супы, бренди и проч., часто в таких случаях, когда один только запах мяса делает пациента больным, и он не может вынести ничего, кроме холодной воды; и при этом врач далеко не скуп в использовании лекарств в огромных дозах.

Школы того и другого класса санкционируют такой революционный метод: "Не мелочитесь с дозами, — говорят они, — беритесь за дело смело и энергично, назначайте дозы сильные, как можно сильнее!" И они правы, если лечение означает то же самое, что и сбить с ног.

Как произошло, что за тридцать пять веков со времен Эскулапа столь необходимое искусство медицины так мало продвинулось вперед? Что было препятствием, почему врачи до сих пор не сделали и сотой части того, что могли и должны были сделать?

Все народы, даже только издалека приближающиеся к состоянию цивилизации, с самого начала понимали необходимость и неоценимое значение этого искусства; они требовали от касты, члены которой называли себя врачами, применять его на практике. Почти во все времена, когда врачи взаимодействовали с больным, они уверяли, что в полной мере владеют этим искусством, но между собой они стремились свести к минимуму пробелы и несоответствие своих знаний, воздвигая систему над системой, каждая из которых состоит из самых разнообразных наборов гипотез, мнений, определений, постулатов и предикатов, связанных друг с другом схоластическими силлогизмами, для того чтобы каждый лидер секты мог похвастаться уважением к его собственной системе и тем, что он воздвиг храм для богини здоровья — храм, достойный ее, — в котором вопрошающий получит ответ от чистого и полезного оракула.

Только в самые древние времена существовали исключения из этого правила.

Люди никогда не были ближе к открытию науки о медицине, чем во времена Гиппократа. Этот внимательный бесхитростный наблюдатель искал природу в природе. Он видел и описывал встречающиеся болезни четко, без дополнений, без приукрашивания, без теоретизирования⁴. По способности к чистому наблюдению его не превзошел ни один врач, живший после него. Только одной важной части медицинского искусства был лишен этот покровительствуемый сын природы, иначе бы он стал полным мастером своего искусства: знания лекарств и их применения. Но он не притворялся, что обладает этим знанием; он признавал его недостаточность и почти не назначал никаких лекарств (потому что знал их слишком мало), и просто почти полностью полагался на диету.

Во все последующие века медицина вырождалась и блуждала более или менее в стороне от указанного пути, а более поздняя секта эмпириков, достойная во всех отношениях, и в определенной степени Аретей⁵ — исключения.

Кроме того, использовались причудливые софистические идеи. Некоторые искали происхождение болезней в универсальном враждебном принципе, в некотором яде, который вызывает все болезни и должен был быть побежден и уничтожен. Поэтому универсальное противоядие, которое должно было вылечить все болезни, называемое териак, состояло из бесчисленного множества ингредиентов, а позже появились митридат и подобные составы, прославляемые со времен Никандра почти до наших дней. Из этих древних времен пришла несчастная идея, что если достаточное количество лекарств смешать в рецепте, то вряд ли он не одержит верх над врагом здоровья, в то время как действие каждого отдельного ингредиента было малоизвестно или не было известно вообще. И этой практики придерживались Гален, Цельс, жившие позднее греческие и арабские врачи, восстановленные в средние века медицинские школы в Болонье, Падуе, Севилье и Париже, и все новые школы.

В течение этого огромного периода длиной в почти две тысячи лет бесстрастное наблюдение за болезнями было заброшено. Существовало стремление внести больше искусства в медицину и открыть скрытые причины болезни. Люди думали, что когда эти причины откроют, то станет легко (?) найти для них лекарства. Гален разработал систему для этой цели, свои четыре качества с их градацией, и до последних ста пятидесяти лет его система была почитаемой на всем нашем полушарии, что non plus ultra (лат. завело в тупик. — Прим. перев.) медицинскую истину. Но эти химеры ничуть не продвинули практическое искусство исцеления. Оно, скорее, стало хуже, чем было.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Пусть не утверждают, что "все вещества помогли, так как принимались в комбинации, ничего в нее нельзя добавить и ничего нельзя изъять из ее, чтобы можно было повторить этот результат!" Но многие ингредиенты никогда не бывают равными по эффекту и силе даже в двух аптеках, даже в той же аптеке в разное время. Даже та же микстура будет другой в этой же аптеке назавтра, по сравнению с тем, какова она сегодня, поскольку один ингредиент был добавлен раньше второго, основательнее превращен в порошок или тщательнее растерт с другими ингредиентами, к тому же температура воздуха сегодня ниже, завтра выше, ингредиенты сегодня отмеряются точнее, чем завтра, или потому что тот, кто готовит лекарство, сегодня внимательней, чем будет завтра, и может возникнуть много других обстоятельств, которые повлияют на расчеты человека.
² Мы часто читаем в историях пациентов даже выдающихся врачей о таких наблюдениях, как это: "Я сейчас дал пациенту горькие экстракты", словно горькие растительные вещества не являются весьма несхожими в своем специфическом действии!
³ Так жестокий узурпатор колеблется между эшафотом и престолом, небольшая счастливая случайность склоняет его голову к топору, и он умирает среди проклятий народа, или небольшая удача, которая не входила в его расчеты, возлагает на его голову корону, и тот же народ падает и поклоняется ему.
⁴ Спекулятивные писания под его именем ему не принадлежат, и это же можно сказать про последние три книги афоризмов. Отсутствие черт, характерных для ионического диалекта, присущего очень специфическому языку этого человека, должно убедить любого знатока этого вопроса.
⁵ Кроме красочного описания болезней, он объединил их в полные роды, состоящие из индивидуальных случаев болезни, — этого Гиппократ не сделал, но делают современные патологи.

ЧАСТЬ II