Задушевные разговоры о гомеопатии запорижского характерныка.
Хутор Горишны-Млины Кобеляковского уезда Полтавской губернии

ГДЕ ПРАВДА?

Вероятно, большинству читателей нашего единственного и почтенного журнала по гомеопатии, живущих в столицах и очень населенных центрах, почти неизвестны коренные условия нашего провинциального хуторского быта. Вам, читателям населенных центров, совершенно незнакома ни наша разобщенность, ни убожество мысли, ни подчас гнетущая нас до мозга костей мысль искательства идейной правды! В наших украинских народных песнях мы даже часто поем: "Правда, де ты, обизвыся?!.." Всю нашу жизнь часто стремимся к правде и несмотря на то, только в наш последний, смертный час, видим и познаем наконец самую правду, не будучи уже тогда в состоянии поделиться с окружающими нас о том, что мы увидели и познали, и в чем состоит правда! Высший дар, данный Господом Богом человеку, это жизнь и здоровье; крайний предел жизни и здоровья это смерть, но между этими пределами крайними, как известно, существуют сотни недомоганий и болезней, которые всегда, в особенности для нас, провинциальных хуторских жителей, далеко страшнее самой смерти, а между тем мы бываем принуждены часто бороться с этим нашим страшным врагом, помощью чего? Да хотя бы помощью нашей аллопатической медицины, все болезни лечащей, почти ничего нам не помогающей, и в случаях частой смертности нас утешающей, что, мол, "наша наука о лечении болезней бессильна! вот если бы дело шло о хирургическом случае заболевания, там мы могли бы многое сделать!" И только. Кроме того, и те немногие выздоравливающие при аллопатическом лечении больные, которые были в состоянии только пережить болезнь плюс лечение, являются нашим глазам до того захиревшими, измученными и обессиленными, что часто потом в течение долгих лет бывают не в состоянии оправиться и нередко потом умирают уже от лекарственных болезней. А ведь иногда просто больно бывает слушать, как сильно ругают представители научной медицины наших знахарей народных, лечащих многие болезни ноговорами, нашептываниями, непочатой водой и домашними средствами, редко вредящими больному. Между тем как те же самые "представители научной медицины" лечат разными своими отвлекающими, противовоспалительными, слабительными и рвотными средствами, тоже иногда небезвредными для пациентов. Где же правда?! Спрошу я опять!

I

В навсегда памятном мне 1889 году, крайне тяжело на мне отозвавшемся, заболели у меня дифтеритом горла разновременно, с 4-го по 8 октября, пятеро моих деток возрастом от 3 до 11 лет. Ровно уже через сутки после начала заболевания деток двое младших — сын Григорий и дочь Надежда — лежали уже в гробу. Еще через три дня скончался сын Александр, еще через 2 дня сын Сергий, и в тот же день умерла в 25-ти верстах от моего имения покойная мачеха моя, добрейшая женщина, и двое деток-сирот, призреваемых ею; все трое последние умерли также от дифтерита горла.

С первого же момента заболевания детей дифтеритом, четыре наших аллопатических врача и два фельдшера делали все, что подсказывал им их клинический опыт и их профессиональное знание, но тем не менее из 8 душ заболевших дифтеритом уцелел у меня лишь один сын Владимир 7 лет. А ведь лечившие больных деток моих 4 врача-аллопата были очень хорошими врачами, людьми доброго сердца и вполне самоотверженной души. По смерти моих деток все четыре аллопата откровенно сознали предо мной полное бессилие ими представляемой науки в борьбе с дифтеритом.

Понесенный мною в 1889 году целый ряд невознаградимых утрат и горьких разочарований сильно на меня повлиял, и я стал ипохондриком. Были моменты моей жизни, когда я, несмотря на двоих сыновей моих, старшого Василия и меньшого Владимира, оставшихся живыми, чаще и чаще задумывался о смерти. Несмотря на невознаградимую утрату вследствие смертной разлуки с нежно и безгранично любимыми мною моими детками, я вообще изверился как-то в жизнь, и если бы только не моя искренняя религиозность и чувство блоговоспитанной порядочности, то все расчеты мои с земной жизнью могли бы легко быть покончены помощью одного лишь боевого патрона моего кольтовского револьвера.

Более всего в данном случае меня угнетало сознание полного бессилия всех рационалистических приемов якобы научной медицины в борьбе со злым началом смертельных заболеваний вообще, а также в полной физической невозможности сознательно и вполне разумно (как я думал тогда!!) бороться помощью позитивных знаний с непроницаемой тайной причины смертельных заболеваний. Какая там уже жизнь без сознательной борьбы и даже надежды когда-либо в будущем познать рационально непознаваемое. Я впал в полное медицинское безверие. В то время неосторожно произнесенное слово "медицина" или "терапия" заставляло меня подчас спешно схватывать мою шапку и уходить подальше от общества людей, так невозбранно трактовавших о таких страшных для меня вещах как нынешняя "медицина" и "терапия".

Прошло таким образом еще 2 года. За это время я кроме холодной и теплой воды никакой другой медицины не признавал и не практиковал, а между тем чаще и чаще повторявшиеся у меня приступы невралгической hemicraniae (мигрени. — Прим. авт. сайта) давали себя сильно чувствовать, мне необходимо следовало бы полечиться, но я молча терпел, перемогался и все-таки, кроме теплой и холодной воды, ничего другого не предпринимал. Как-то в марте месяце 1891 года у меня появилась невралгическая боль верхней челюсти, сопряженная со страданием уха; промучившись с этим заболеванием дней двадцать, не спавши по ночам и не будучи в состоянии ничего есть, я наконец совершенно ослабел и духом, и телом, и принужден был наконец пригласить врачей-аллопатов. Посмотрели, пощупали, промерили температуру, прописали микстуру г-да аллопаты, я принял лекарство — мне стало хуже.

Еще приехали аллопаты, еще посмотрели, подумали, прописали, я принял, еще мне стало хуже. Тогда? Лучше сказать затем уже, моя ротовая полость была превращена г-ми аллопатами в какое-то отделение физиологической лаборатории, и чего там не перебывало только! В конце концов слизистая оболочка моего рта эрозировалась, невралгические боли еще более усилились, я уже решительно не мог ни спать, ни есть, и целые дни и ночи просиживал в каком-то полузабытье, мало сознавая, что со мной, и не зная, что следует мне предпринять далее. Сколько мне теперь помнится, кажется, на 25-й день моего заболевания зашел ко мне по делу учитель ближайшей народной школы Гр. Ал. Насветов, и осведомившись о причинах моих страданий, великодушно предложил мне испытать еще гомеопатическое лечение.

Сознаюсь к стыду моему с полной откровенностью, что я, несмотря на великодушную готовность помочь моим страданиям, вскипел негодованием на предложение уважаемого мною Г. А. Насветова. Причем главным, как теперь помню, мотивом моего негодования было сознание во мне изверившегося человека в целебную мощь рациональной медицины, взамен которой мне предлагали прибегнуть к помощи какой-то спиртной дребедени, продукту лжемудрствований Ганемана! Это недостойно даже, согласитесь сами, каждого мало-мальски мыслящего человека, кипел я!

Не несмотря на крайне суровый и уж совсем неделикатный отпор мой прибегнуть к помощи гомеопатии, Г. А. Насветов с искренней христианской кротостью и неотразимой логикой своего светлого природного ума сумел в данном случае достойно оценить болезненный аффект, под влиянием которого я тогда находился, и наконец меня убедил решиться принять гомеопатическое лекарство. Через полчаса принадлежащая г. Насветову гомеопатическая аптечка была мне любезно принесена им и рядом с ней был положен на стол лечебник Руддока. Как раз в то самое время, как теперь помню, страшные невралгические боли мои как будто несколько стихли, было обеденное время и на стол был подан суп. Вкусный запах хорошо сваренного супа до такой степени заманчиво возбудил мой аппетит, что я, страшно голодный и вконец измучившийся страдалец, настойчиво решил во чтобы то ни стало отведать супу. Суп был налит в тарелку и жена моя начала остужать его. В это же самое время Г. А. Насветов, вынув из своей аптечки пузырек с лекарством Arsenicum 3, откапал в полрюмки воды 2 капли и дал мне их выпить. Хорошо помню, что в момент приема лекарства у меня вовсе не ощущалось невралгических болей; прошло минуты три — не более четырех, и вот в тот самый момент, когда я поднес к губам первую ложку остуженного супа, меня хватили внезапные невралгические боли до такой степени стреляющие, жгучие и решительно невыносимые, что я, вскочив из за стола, чтобы выйти из комнаты, не попал в дверь, а начал буквально "лезть на стенку"! Через каких-нибудь 5-6 минут мои страшные боли постепенно стихли; обедать я уже не мог, а севши под печкой в кресло, как-то забылся; мне говорили, что я уснул, и сидя проспал 2 часа; это был первый мой здоровой сон за три с половиной недели моих невыносимых страданий! Проснувшись и почувствовав себя почти здоровым, я почти невольно бросился первым делом к бутылочке с лекарством Arsenicum 3 и, осмотрев ее внимательно почти с каким-то суеверным страхом, решился принять опять того же лекарства, но уже не 2, а только одну каплю. Опять так же, не далее 4 минут с момента приема лекарства, ощущал я сильные невралгические боли, через 2-3 минуты совершенно прекратившиеся. Того же дня вечером я мог уже съесть разогретый суп. Ту же ночь проспал здоровым сном. Весь следующий день был здоров совершенно и не ощущал ничего, кроме слегка болезненного слущивания всей слизистой оболочки рта, обожженной прежде примененными аллопатическими лекарствами. Через еще два дня я был совершенно здоров и мог мирно заняться неводной ловлей рыбы по лесным озерам.

Противопоставим теперь следующие соображения.

Три недели с половиной невыносимых невралгических страданий, против которых применялись в аллопатических дозах Natrum salycilicum, Chininum bisulfuricum, Morphium aceticum, чуть не с полдюжины различных патентованных зубных капель, эликсиров, полосканий и проч., даже были употреблены Emplastr. cantharidi, и ничто не действовало! Между тем как всего два приема гомеопатического лекарства, в общем 3 капли Arsenicum 3, сделали свое дело в 5-6 минут! Это было первое чудо, мною на себе испытанное!..

Изверившиеся в жизнь люди склонны бывают верить только чудесам, но для того чтобы я поверил совершенно и вполне убежденно, мне необходимо было видеть и переиспытать еще более чудес! Вы, может быть, подумаете, уважаемые читатели, что я после описанного мною случая немедленно стал гомеопатом?.. И не думал, отвечу я вам. Я немедленно же прочел "от доски до доски" да еще два раза "Vade mecum" Руддока, потом целую серию купленных мною брошюр по гомеопатии, страшно озлился при этом на всех пропагандистов и последователей гомеопатии за радикальное извращение моего позитивного миросозерцания, и целых 9 месяцев посвятил исключительно литературному ознакомлению с гомеопатической доктриной вообще, вследствие чего и составил себе довольно обстоятельную библиотеку по гомеопатии на трех языках, задавшись прямо целью (не скрою от вас!), так сказать, систематически и документально разоблачить все их подвохи и путем настойчивого критического анализа обличить в моем мнении все их заблуждения.

В 45 лет жизни трудно бывает стать добросовестным студентом, но я с Божьей помощью стал опять таковым, и посвящая в течение целых 9 месяцев по 4-5 часов почти каждый день на знакомство с литературой предмета между прочими моими прямыми обязанностями, сумел, наконец, или смог, лучше сказать, ориентироваться во всей этой (как мне тогда казалось) путанице общепринятых человечеством понятий.

Ознакомившись по возможности обстоятельно с литературой заинтересовавшей меня доктрины, я наконец мог пересилить себя настолько, что стал смотреть на порядок вещей "гомеопатическим оком" и теперь искренно сознаюсь, что я тогда же сразу увидел такое многое в совершенно новом для меня виде, чего мне до тех пор никогда видать не приходилось! Но тем не менее стойко преследуя принятый мною к руководству девиз "Где правда?!", я не мог быть подкуплен одними словами и рассуждениями, мне до душевной боли необходимо было видеть дело. Целый год я молча практиковал гомеопатию, целый первый год, постоянно ошибаясь вследствие невозможности полного отрешения для меня от антагонистических аллопатических принципов, назначал я гомеопатические лекарства большей частью невпопад, но наконец-таки мало-помалу я начал налаживать, зорко наблюдать, самым решительным образом обдумывать совершающиеся у меня на глазах явления и... возможно ли подумать! — я стал вдруг самым убежденным и искренним гомеопатом!

Простите меня за несколько восторженный тон; уверяю вас читатели, что он искренен! Он вытекает прямо из моего субъективного особенного взгляда на жизнь вообще! По моему мнению, жизнь в целой природе есть самая совершенная, истинно Божественная драма, и обратно, самая совершенная драма есть жизнь. Жизнь без драматических побуждений и моментов есть удел так называемой мертвой природы, неорганической, проявление которой мы видим в кристаллизации, химико-физических реакциях и плавлении тел. Все же то, что периодически растет, дышит, движется, множится и умирает, есть природа органическая. Раз, по моему мнению, есть жизнь и смерть, то там есть и драма как высшее функциональное проявление взаимоотношений и распорядка вещей всей одухотворенной природы.

Я повторяю, что это мой личный взгляд, и никому его не навязываю!

II

Господа! Случалось ли вам когда-либо в жизни смотреть в глаза смерти?!

Я мою собственную смерть видал три раза в моей жизни.

Откровенно сознаюсь, что видеть свою собственную смерть вблизи себя как рукой подать, куда жутко!

Но видать целый ряд смертей близких вам людей, ваших кровных, это никакими земными выражениями не передаваемая картина...

К смерти каждого человека я питаю самое глубокое уважение, но теперь с помощью гомеопатии... всегда охотно вступаю с ней в бой! Верьте моему слову — это не фраза, и чтобы не быть голословным, передам вам целый ряд случаев из моей гомеопатической практики.

В 1894 году, приблизительно в начале мая месяца, работая в моем садике, расположенном рядом с нашей приходской церковью, я в неслужебный день заметил нашего священника, направлявшегося, по-видимому, со святыми дарами по улице нашей деревни.

Зная близко быт всех обывателей нашего селения, меня особенно поразило то обстоятельство, что наш священник направился в ближайшую избу — третью от моей усадьбы. Насколько я был осведомлен, не только в указанной избе, но даже в целой деревне нашей не было тяжко больного.

Интересуясь узнать, что бы это значило, я отправился вслед за священником.

Вошедши в избу, я застал нашего батюшку приобщавшим святым причастием, по-видимому, тяжко больного, моего ближайшего соседа, отставного николаевского солдата. Здесь же, я к немалому моему изумлению, узнал, что мой ближайший сосед болен уже около двух недель, и что теперь, чувствуя приближение своей смерти, он пожелал исполнить свой последний христианский долг.

Я выждал конец совершения таинства, перекрестился и молча вышел.

Вышел я от больного с крайне тяжелым чувством на душе! Около двух недель, или более двух недель, болен мой сосед, и меня о том даже не оповестили! Ведь я-то живу всего в каких-нибудь 100 шагах от него, почему же меня о том не известили?! Неужели это факт недоверия ко мне?! Вернувшись в свой садик, я при всем моем желании не мог снова приняться за работу, и повозившись немного в саду, зашел к себе в дом, захватил с собой на всякий случай стетоскоп и отправился опять к больному.

В избе больного находились: батюшка, жена больного и сам больной. Первое впечатление, меня поразившее, — какая-то тихая торжественность настроения. Вся окружающая обстановка больного, образцовая малороссийская опрятность всей избы и даже белья больного, указывали мне ясно, что недалеко уже, во мнении окружавших больного лиц, та минута, откуда нет возврата.

Приступив вплотную к больному, я попросил у него разрешения выслушать его; больной только утвердительно кивнул мне головой.

Больной лежал на спине с высоко приподнятой головой. Сильное хрипяще-свистящее дыхание с постоянными перемежками перхотного кашля ни минуты не давали ему покоя. Грудь сильно была вздута. Левая половина груди на целый сантиметр выдавалась выше правой. Глаза выкатившиеся с полуостеклившимся взглядом, с темно-обведенными кругами (взгляд удавленника), лицо бледное с втянутыми щеками. Больной дышит верхушкой левого легкого и малой частью правого. Пульс нитевидный с частыми перебоями, работа сердца, если можно так выразиться, какая-то "растрепанная". Подвздошье несколько выпяченное. В области левого легкого громадный выпот, нижняя половина правого легкого и нижняя половина левого легкого немы. Общее состояние больного в его возрасте — более 70 лет — из рук вон плохое. Единственной моей пока надеждой на возможность принять хотя некоторые лекарственные меры служили мне несколько чистых звуков работы сердца, которые, как казалось тогда, удалось мне подметить. План моего боя со смертью был совершенно условный и строился на следующих комбинациях: если выпот в области легких не распространится далее и не увеличится в объеме (отсутствие лихорадочного состояния), и сердце в своем, очевидно, сдавленном выпотом состоянии, выдержит еще хоть полсутки свою трудную работу, то действовать следует, а если нет, то на то воля Божья! И вот с согласия больного мною в 10 часов утра ему было дано Вryoniа 6 (ввиду его опасного состояния) через час по одной капле. Часов в 12 того же дня у больного появилось первое обильное отхаркиванье. Через четыре часа дыхание лучше. Пульс — меньше перебоев и несколько полнее. Вечером короткий восстановляющий сон и первый пот. Утром следующего дня значительное улучшение, но большая слабость — лекарство оставить. К вечеру 2-го дня редкими приступами, но сильный потрясающий кашель, пульс полный и легкая лихорадка. Дано Рhosphorus 15. К утру 3-го дня кашель гораздо меньше, лихорадки нет; при стетоскопировании груди площадь уплотнения легких гораздо меньше, но зато демаркационная линия опеченения ткани легких выдается по слуху резче. В груди местами влажные хрипы. Рhosphorus 15 оставлен вовсе. Опять назначено 2 приема Вryoniae 6. К утру 3-го дня больному значительно лучше. Больной уже два дня ест пищу. Грудные хрипы почти исчезли, но опять появился потрясающий кашель. Дано опять Рhosphorus 15 через три часа по одной капле. К утру 5-го дня кашель значительно реже, но такой же потрясающий. Пульс очень хорош. Больной просится встать с постели. Общее состояние очень удовлетворительное. Разрешено ему встать с постели и назначено опять Рhosphorus 15 — только 2 раза в день.

На 6-й день больной сидел уже на дворе под своей избой в полушубке.

На 7-й день кашляет очень редко; больной, по-видимому, совсем здоров и ходит по двору без полушубка.

На 8-й день больному дан ради очистки гомеопатической совести один прием Sulfur 6.

9-й день — бывший тяжко больным с топором в руках ладит свой сарай.

На 11-й день я рано утром опять работал в своем садике, а мой бывший тяжко больной через улицу зычным голосом вел перебранку с какой-то непокорной бабой.

Было ясное майское утро; на безоблачном синем небе ярко сверкал крест нашей церкви, вся природа вокруг меня жила и радовалась! Я глянул на горевший в синем небе крест и истово перекрестился. "Велика твоя сила, Всемогущий Бог, в нашей маленькой гомеопатии", — произнес я!

Если вы спросите, может быть, а что же дальше стало с вашим больным, я вам с удовольствием отвечу. Он жив и совершенно здоров по настоящий день (1895 г., 15 декабря), большой мастер до сих пор вести перебранку с уличными бабами. Только, как я заметил, всегда избегает встреч со мной. Он очень вежлив в обращении со мной, но я по его глазам вижу ясно, что он меня почему-то боится и, вероятно, считает знахарем.

Года три назад близ меня живущий малороссийский казак Наум Галь, имея усыновленного им же женатого работника, послал его в мартовскую ростепель забрать из лесу и перевезти домой нарубленный лес. Работник Галя, въехав на воловой подводе в указанное место, был внезапно застигнут в лесу весенним водопольем реки. Желая спасти от потопления водой хозяйское добро, работник полуразделся, и бродя по холодной мартовской воде чуть не по самое горло, перетаскал из воды до подводы на себе все то, что надлежало ему перевезти домой. Мало того, провозившись в холодной воде чуть не до вечера, он, нагрузив подводу, поехал кружной дорогой домой и во время своего возвращения еще два раза проваливался на льду, так что, приехав домой, в полузамерзшем состоянии, еле был в состоянии войти в хату и, раздевшись, завалиться на печь.

Следствием подобной безмерной простуды был страшный ревматизм конечностей (еще к счастью, что не схватил тифа или воспаления легких), уложивший больного в постель на полтора года, пишу нарочно словами 1,5 года! Лечение велось аллопатическими фельдшерами, но без Kali jodatum и Natrium salycilicum. В то время еще моя гомеопатическая популярность была невелика, меня мало знали. В один прекрасный день меня приехали просить посетить этого больного на дому в ближайшем от меня хуторе. Державшись принципа ни к кому не ездить с посещениями, я отказал и потребовал, чтобы больного привезли ко мне. После долгих переговоров и бесконечных просьб я решился наконец после подробного опроса типа страдания, дать лекарство заглазно.

Как теперь помню, мною было отпущено 12 капель Bryonia 6 на три унца воды, принимать три раза в день по чайной ложке; через 7 дней дать мне знать.

В назначенный срок приемный отец больного приехал ко мне вернуть мне выпитую склянку лекарства и сообщил мне, что больному гораздо лучше, но что кроме ревматических страданий, у больного есть еще разъедающий лишай на верхней губе, и что, кроме того, "Знаете що, Вас. Вас.! Ваше ликарство добре, що и казаты! Так по-моему, коли б вы далы ему яке-нибудь стиранье для ниг як шкибинарь або доброго дегтю, то ему б воно ще лучше помогло б!"

Я по моему темпераменту сангвиник, и выслушивая от нашего простого народа очень часто подобные требования, на этот раз решился, так сказать, с демонстративной целью, дать ему лекарство. Постой, подумал я себе, "буде тоби и шкибинарь (Ol. Теrebenthini), буде тоби и деготь (Pix liquida)", и сейчас же отпустил ему Вryonia аlba х1-е, 15 капель на три унца воды, принимать по чайной ложки три раза в день. Дать мне знать опять через неделю. Прошло приблизительно три дня, как в одно утро я заметил из окна моего дома, что какая-то, по-видимому, больная подъехала к моим воротам и имеет ко мне дело. Я лично вышел во двор и из расспросов приехавшей женщины узнал следующее: "Я, бачте мате, от того нездорового чоловика. Так значит, оце Ваше ликарство послидне нам такого репету наробыло, що хоть с хаты тикай! Больный лежыть теперь на лави горы — дрыга, та одно трипа руками та ногами, та не крычыт або стогне, а вовком вые! Усих квочок то гусей с пид лавы з гнезд располохав (дело было весной)! Неначе не самотепный! Та оце не знаю чи мине по вас, чи мине по попа, чи мине по знахарку бигти!"

Предъявленная мне этой женщиной склянка с раствором Вryonia а1ba х1 была пуста. Больной, очевидно, дублировал приемы отпущенного лекарства и тем вызвал сильное ожесточение. Я постарался успокоить мать больного, убедил ее ничего не предпринимать, и дал ей, пользуясь моментом ожесточения, 6 капель Sulfur 6 на три унца воды, принимать 2 раза в день.

Вы спросите, может быть, что сталось потом с этим больным? Я вам с удовольствием отвечу: через неделю больной, лежавший свыше 2-х лет в постели, совершенно оправился и встал; в настоящее время это цветущий видом человек, очень сильный и старательный рабочий; мы с ним большие приятели.

Сопоставим время течения страданий, затем время лечения и полного выздоровления больного и количество потребленного больным лекарства: 2 раза было дано Bryonia — всего 27 капель, да еще 6 капель Sulfur 6, итого 33 капли лекарства! Мне интереснее всего в данном случае полное излечение разъедающего лишая на губе больного с помощью Bryonia и Sulfur. К моему большому сожалению, я не видел этого лишая, а потому и не знаю, к какому виду и даже роду его можно было бы отнести.

Года два назад — помню хорошо, было это в мае месяце, часов в 9 утра, собирался я выехать из дому по делам моей службы земству — ко мне явился малоросс казак Б. моей волости, и встретив меня уже на крыльце моего дома, обратился с просьбой дать ему "вовчого жиру".

"Навищо тоби, земляче, вовчий жир? — осведомился я у него. — Вид болячки на нози у моей дочки!" — было мне ответом. Здесь же рядом с ним, ухватившись ручкой за "каптан" своего батька, стояла девочка, его дочь, черноокая Тытьяна лет одиннадцати.

Приступив к подробному осмотру больной девочки, я нашел следующее:

Девочке 11 лет. Сложена она правильно, но в лице и вообще во всей фигуре ребенка запечатлено тяжкое и, видно, долговременное, страдание. Правая ножка короче левой вершка на полтора; кроме того, начиная от колена вплоть до большого пальца ступни страдалицы, больная ножка значительно худее левой, какая-то "полувысохшая". Под правой коленкой видна гноеточащая фистула, колена плоска, припухла и холодна. Выделяемый фистулой гной без запаха. Значительное давление пальцами на опухоль колена особой боли не вызывает. Подчелюстные железы больного ребенка уплотнены и затекши несколько. Все тело какое-то дряблое, полустарческое, в нем мало жизненной энергии. Болеет ногой более 2-х лет. Больная долго лечилась у земских врачей и фельдшеров и при последнем посещении ею больницы заведующий больницей врач, со слов отца больной, посоветовал ему дать время больной поправиться телом и затем ампутировать по колено больную ногу.

Жалея окалечить ребенка, отец просил меня полечить его дочь.

Расспрашивая долго и подробно отца и самую больную о причинах первоначального заболевания ребенка, я между прочим узнал, что в роду матери девочки были страдания чахоткой легких, и что самая девочка заболела с того времени, как у нее скрылась какая-то сыпь по телу. Усадив на стул больную и внимательно прощупывая больное колено, мне особенно бросилось в глаза следующее обстоятельство: наложивши два пальца на больное колено, слышны в колене характерные скрипы как бы шелковой ткани о шерстяную, что, по мнению Jousset ("Elements de médecine practique") составляет капитальное указание на страдание tumor alba genu, так называемую белую опухоль колена. Взвесив внимательно и добросовестно все мною добытые указания, я немедленно отпустил больной Bryoniae albae 6, 12 капель на три унца воды, и Sulfur 6, 12 капель на 3 унца воды. Принимать по четверть рюмки попеременно 2 раза в день. Явиться ко мне через две недели.

Через две недели явившийся ко мне с больной дочкой отец сообщил мне, что ей значительно лучше и что больная даже может слегка ступать больной ногой. Выделение гноя почти прекратилось, опухоль колена значительно уменьшилась. Я назначил Siliсea 6, 12 капель на три унца воды. Принимать по два раза в день по четверть рюмки; явиться ко мне через неделю.

Ровно через неделю явившийся ко мне отец больной сообщил мне, что его дочь совершенно выздоровела и не только свободно ходит, но даже бегает.

"Помогай ей Господь Бог", — ответил я, и принимая от него пустую склянку от лекарства, повернулся, чтобы выйти в другую комнату, но в это время я услышал возглас казака Б.: "Та вы, пане, хоть бы подивились на мою дочку", — двери передней открылись и больная, весело вбежав в комнату, припала губами к моей руке. Она была совершенно здорова и жизнерадостна.

"Чим же мини теперь Вам дякувати, пане, скильки мини вам по серцю грошей платыти?" — спрашивал меня отец.

На мой отказ от получения платы за лечение, он все-таки продолжал настаивать: "Чи може Вам годованного пидсвинка або свиню привезти, чи вам бажалось бы — качек та гусей, або хоть гусячого пуху та пирья!"

В прошлом году летом, в один из приемных моих дней (по воскресеньям и средам от 6 до 9 часов утра), во время моего амбулаторного приема больных мне показалось, что кто-то плачет и причитает у меня на крыльце. Покончив с приемом очередной больной, я вышел на крыльцо дома осведомиться о том, кто там плачет. В ряду 11 или 12-ти больных, еще не принятых мною, сгорбившись, у стены дома стояла старушка, бедно одетая, с закутанной головой и спущенным на глаза платком, громко плача и причитая, как оказалось, от невыносимой глазно-головной боли. Не считая себя вправе нарушить чью-либо очередь приема, я просил старушку немного потерпеть, и обещал ее затем сейчас же принять. Но несмотря на мои увещания, старушка не унималась и все время приема мною другой очередной больной выла благим матом. Присутствовавшие на крыльце очередные больные наконец сжалились над причитаниями старушки, уступили ей очередь, и она была впущена в комнату. После очень трудного осмотра и опроса больной, прерываемого постоянно плачем, причитанием и качанием со стороны на сторону головы больной, оказалось следующее: у больной полгода назад была снята катаракта с левого глаза. Вследствие внезапной простуды и затем работы на ярком солнцепеке больная получила три недели назад сильное воспаление правого глаза, была пользована затем в земской больнице и не будучи наконец в состоянии выдерживать далее невыносимого страдания глаза, "узяла та утекла из больници" ко мне за помощью. Насколько я в состоянии был определить страдание ее, это было так называемое общее воспаление белковины глаза, сопряженное с сильными невралгическими надглазничными страданиями (Neuralgia supraorbitalis dextra). Весь правый глаз значительно опух и помутнел. Более подробного осмотра и исследования больного глаза в данном случай я произвести не мог за крайней чувствительностью к прикосновению больного органа, и мне поэтому предстояла крайне трудная и неблагодарная задача руководствоваться исключительно субъективными симптомами самой больной, но вместе с тем во чтобы то ни стало помочь страдалице. Здесь было мало умалить воспаление или даже в близком будущем облегчить самую болезнь. Здесь требовалась немедленная помощь, что называется "с места в карьер", так как вполне очевидные страдания были очень сильными, доводившими больную прямо до исступления!

Что мне было делать?!.. Первой мыслью моей было наркотизирование больной.

При всем моем самом искреннем презрении к аллопатическому принципу "contraria contrariis", я почти готов был прибегнуть в данном случае к помощи шприца Prawatz'a и морфию, но осторожно прощупывая regionem supraorbitalem, я нащупал несколько подкожных мелких бугорков, и лучше присмотревшись, увидал 2-3 еле заметных места укола кожи. Со слов больной оказалось, что в больнице ей уже было произведено несколько, по-видимому, морфных впрыскиваний, но, по словам больной "голова не наче у мене сдурила, не знаю чи я спала, чи не спала, а тильки моему окови, то що пидь шкуру мини пускали, ничего не помогло, тильки гирше розболилось!" Значит, сама судьба, очевидно, меня оберегала от проступка против моей "гомеопатической" совести, и я теперь тем более должен был спасать "честь моего знамени"!

Но на чем мне в данном случае следовало остановиться, какое средство я должен был выбрать из всего богатого ассортимента наших гомеопатических успокаивающих лекарств?!.. Самые субъективные симптомы старушки-страдалицы были крайне для меня сбивчивы: в покое — хуже, в мерном и легком движении как будто легче, холодные компрессы — хуже, горячие припарки — невыносимо хуже!.. Извольте-ка здесь разобраться! Можно бы было применить и Aconitum, и Belladonna, и Arsenicum, и Zincum, и Apis — да мало ли чего еще, но суммируя в общем, каким-то более внутренним чувством, чем патогенетическим анализом, я скорее чуял сердцем, чем головой, что в данном случай должна находиться одна какая-то выдающаяся характерная черта страданий, не свойственная, сколько я мог помнить, ни одному из наиболее или наичаще употребляемых гомеопатических лекарств! Больная старушка, держась рукой за больной глаз, постоянно причитая и плача, все твердила: "Не наче мини око вырывают!" У какого лекарства этот симптом наиболее рельефно выражен? Пресвятой Микола, помоги мне припомнить! И судорожно перелистывая фармакологию Дерикера, я каким-то внутренним бессознательным чувством разворачиваю литеру G, читаю Guarea (стр. 241) — "боль, как будто глаз выдирают". Немедленно же я приготовляю лекарство: Guarea 6, 12 капель на 3 унца воды, через полчаса по четверть рюмки, и затем Guarea же 3, 12 капель на 3 унца воды, в виде наружной примочки.

Лекарство немедленно дано внутрь, а смоченная примочкой повязка наложена на глаз и больная посажена на диван на некоторое время. Увлекшись приемом моих остальных очередных больных, я принял всех до последнего, и тогда только вспомнил о больной старушке. К моему удивлению, ее уже не было в комнате, и мне сообщили, что она около получаса как ушла, причем проводником ее был нищий, приведший ее ко мне.

Ровно через неделю в мой приемный день я рано утром вышел на крыльцо моего дома осведомиться, много ли собралось больных в ожидании открытия приема, как в первом ряду сидевших больных женщин я заметил благообразную просто, но чисто одетую, по-видимому, мне незнакомую старушку, державшую в руках курицу и платочек с чем-то. Я как-то невольно улыбнулся, и шутя ее спросил: "Невже у тебе, бабо, и курка захворала?" — "3доровисенька, паночку, ей-же ты Богу, здоровисенька! Це я тоби, паночку, те, голубе сивый, най-крашченьку и выбрала на гостинец, за твою ласку, та за твою лику, а оце на додачу и пьятеро крошаночек, ще вона нанесла! Прыймы, не потеньбай!" Благообразная старушка, не узнанная мной, была моя пациентка с больным глазом, теперь совершенно здоровая. По словам выздоровевшей, с момента дачи ей Guarea 6 не более "так як с пив тин прийты" 10–12 минут приблизительно, страшные глазные и головные боли стали стихать; к вечеру того же дня боли совершенно утихли; к вечеру следующего дня опухоль глаза опала, и зрение начало восстановляться. Через следующие два дня она уже совершенно была здорова! При тщательном осмотре выздоровевшего глаза мною было обнаружено очень легкое помутнение роговины, через неделю совершенно очистившееся под влиянием приемов Belladonnae 6. Невольно, как-то сам собой, при этом напрашивается вопрос: чьи наркотики (болеутоляющие) сильнее — наши ли гомеопатические или аллопатические?! А ведь арифметическая разница-то дозирования лекарств громадная!

Употребление морфиума при подкожном вспрыскивании равняется от 0,1–0,25 грана, а Guarea, данная мной в 6-м сотенном делении, равнялась всего 0,000 000 000 0001 грана?!

В 1893 году в течение июня месяца самая младшая дочь моя Сашурка, тогда еще трехлетний ребенок, находилась под присмотром нанятой нами няни, взрослой девки, исключительной и единственной обязанностью которой был присмотр за малым ребенком — на глазах, или лучше сказать, под наблюдением жены моей. В один несчастный для меня день Сашурка как ранее пообедавшая гуляла у крыльца дома, под присмотром своей няни. Как вдруг среди обеда мы внезапно услыхали душераздирающий крик ребенка, затем все стихло! Немедленно вскочившая из-за обеда жена моя бросилась на крик ребенка, и затем я услыхал рыдание жены: "Ах, моя бедная Сашурка убита, совсем убита!" Вскочив в свою очередь из-за стола, я бросился из дому, но на пороге сеней дома встретил жену мою, несшую на руках маленькую Сашурку с окровавленным лицом и безжизненно висевшими ручками и ножками; ребенок даже не кричал, а только изредка вздрагивал и слабо стонал. Оказалось, что зазевавшаяся няня спустила с глаз ребенка, а ребенок, играя по двору, приблизился к там же пасшемуся 2-летнему жеребенку и схватил жеребенка за заднюю ногу; испугавшийся внезапного прикосновения жеребенок лягнул задними ногами и попал копытом в правую околовисочную область бедной Сашурки, причем, к счастью ребенка, удар копыта занял всю околовисочную область, не коснувшись собственно тонкой височной кости.

Удар копытом был настолько силен для маленького трехлетнего ребенка, что по прошествии каких-нибудь 5-8 минут с момента нанесения удара вся площадь поражения сделалась сине-багровой и, кроме того, из носу ребенка сочилась кровь. Бедный ребенок, положенный в кроватку, продолжал глухо стонать, изредка вздрагивать, закатывая по временам глаза под лоб. Передо мною, очевидно, был не простой травматический случай, а было сильное сотрясение мозга. К довершению моего несчастья, здесь, у постели моей маленькой страдалицы я не был просто врачом, а был прежде родным отцом нежно любимого ребенка, а затем уже плохим растерявшимся врачом; как видите, крайне тяжкая двойственность положения!

Скрепя сердце и напрягши все мои интеллектуальные силы, я наконец сообразил, что предаваться отчаянию не время, а необходимо действовать, и действовать вполне сознательно. Откупорив склянку с Arnica, я откапал 2 капли лекарства в чайную ложку отварной воды и хотя с большим трудом, но тем не менее ввел в рот указанное лекарство сквозь плотно сомкнутые зубы ребенка. Минут через двадцать больной ребенок стал будто бы спокойнее, но все-таки общее его состояние было очень тяжкое. Вплоть до 9 часов вечера того же дня больному ребенку продолжал я давать через каждые 2 часа по 1 капле Arnica 6. Прибывший к тому времени врач-аллопат, осмотревши маленькую страдалицу, нашел ее состояние очень тяжким и посоветовал мне приложить больной к голове пузырь со льдом, поставить мушку на затылок и, кроме того, дать несколько приемов каломеля внутрь! Я не сделал ни первого, ни второго, ни третьего. В десять часов вечера появился у больной бред при красном налитом лице и жаре головы. Одна капля Belladonnae 6 успокоила больную. Больная всю короткую летнюю ночь проспала тревожным сном. Часов в 6 утра следующего дня больная проснулась и, очевидно, пришедши в себя, сидя в постели с открытыми глазами, впервые попросила есть. Кормя малютку, евшую с большим аппетитом, я вел с нею разговор, причем заметил, что больная со значительным трудом произносит членораздельные слова. К полудню того же дня больная попросилась погулять, ей стало лучше, но ходить она не могла и все время держала головку набок. Я продолжал весь день до вечера давать больной Arnica 6 каждые 2 часа.

Следующую ночь больная провела лучше, хотя у нее был легкий бред, который опять уняла одна капля Belladonnae 6. На третий день утром проснувшаяся больная попросила, чтобы ее одели, и впервые сошла на пол и начала ходить. Больной значительно лучше, аппетит хороший, лихорадочного состояния нет, но она по-прежнему владеет несвободно членораздельной речыо и почему-то скучна — неохотно играет и задумчива. На четвертый день больной значительно лучше; ушибленная околовисочная область вследствие начавшегося всасывания кровоподтека сделалась зелено-сине-серой и больная охотнее играет. На 5-й день больная почти здорова, за исключением несколько слабого затруднения речи; она уже свободно бегает и играет, но вместе с тем по всему личику выздоравливающей в нескольких местах начали выступать красноватые пустулы, через несколько дней превратившиеся в плоские бородавки. С появлением плоских бородавок по всему личику почти насмерть ушибленной дочери моей она совершенно выздоровела и жива-здорова по сей день, слава Богу. Врач-аллопат, посетивший меня затем, осмотревши бородавки, посоветовал мне начать их прижигать адским камнем, но я этого не сделал, а сообразившись с общими симптомами страданий и предшествовавшей причиной появления бородавок, начал давать моей дочери Causticum 6. В продолжение последовавших 3-х недель с лица моей малютки, под влиянием Causticum свалилось 28 штук бородавок величиной от просяного зерна и до крупной горошины. Затем девочка моя совершенно выздоровела, и по настоящее день прекрасно растет и развивается.

Из вышеприведенного случая я по крайней мере для себя лично вывел следующее заключение: при самых тяжких травматических случаях, сопряженных даже с сотрясением мозга, Arnica — могущественное средство; бородавочный диатез, развившийся под влиянием травмы с его характерными чрезвычайно плотными бородавками (которые с большим трудом раздавливаются даже ногтями) излечимы посредством Causticum,в противоположность бородавкам, соответствующим Nitri acid. и Thuja.

В смежном с нашим хутором селе года два тому назад крестьянка, женщина лет 48-ми, совершенно неожиданно для себя забеременела и родила двойню — двух мальчиков. Самые роды протекли довольно благополучно, но простая малороссийская деревенская бабка прозевала выход места, следствием чего явилось прекращение маточных выделений, большая вспухлость всего живота, жар, лихорадочное состояние и бред с перемежающейся потерей сознания.

Родильница была беднейшая крестьянка, брошенная своим мужем на произвол судьбы. Роды прошли без моего участия и даже ведома, а посему я был крайне удивлен, когда жена моя обратилась ко мне за советом, чем помочь такой-то крестьянке ввиду описанного мною ее положения. Приняв, хотя заглазно, во внимание положение родильницы, я ей пояснил, что у больной, вероятно, уже развилась родильная горячка, а потому мне придется сегодня же вечером лично навестить ее и после осмотра назначить ей соответственное лекарство. Жена моя, принимавшая большое участие в судьбе этой бедной женщины, продолжала настаивать, чтобы я немедленно, хотя заглаза, дал бы больной какое-либо лекарство. Несмотря на все мое нежелание в данном случае делать уступку капризу женщины, я осведомился, сколько дней прошло с тех пор, как прекратились выделения у родильницы, причем жена мне сообщила, что настал уже 6-й день. Не имея возможности немедленно отправиться к больной для осмотра ее, я заглазно отпустил двенадцать капель Pulsatilla 12 на три унца воды, принимать каждый час по столовой ложки впредь до улучшения. Перед вечером того же дня сиделка больной, приходившая брать лекарство для родильницы, принесла пустую склянку от Pulsatilla 12 и сообщила мне, что часа через три после 1-го приема лекарства больной сделалось значительно лучше, и у нее вдруг полились так обильно очищения, смешанные с гноем и кусками запекшейся крови, что даже сиделка испугалась, но затем больная окончательно пришла в себя и потребовала даже поднести к своим грудям обоих новорожденных, чтобы покормить их грудью, чего она до сих пор сделать не могла. На следующий день, ввиду возможности появления Pyaemiae (сепсиса. — Прим. авт. сайта) у родительницы ей была послана Arnica 6. Дней через 10 после описанного события вполне выздоровевшая родительница уже занималась поденной работой.

Года два назад в начале июля мне необходимо было съездить в близлежащий уездный город. По дороге к городу я встретил знакомого мне крестьянина Ивана Сотника, везшего на конной повозке нечто покрытое рядном (попоной), не то битое мясо, не то труп человека. Любопытствуя узнать, что бы это могло быть, я спросил его:
— Шо це ты, Иване, везешь?
— Брата мого Олексия до дохтура, — было мне ответом. Остановив моего коня и вылезши из брички, я подошел к повозке Сотника и, раскрыв рядно, увидал... полуживой скелет человека!

Много раз в моей жизни прежде приходилось мне и приходится часто в настоящее время заглядывать смерти в глаза, но до такой степени изможденного болезнью и страданием мученика как лежавший передо мною страдалец, мне еще видать не приходилось! Окончательно, донельзя исхудавший больной решительно напоминал собой полуживую мумию с характерной желто-серой окраской кожи, гиппократическим лицом, полуостеклившимися глазами, нитчатым слабым пульсом и еле заметным дыханием; сухие, тонкие и полуистрескавшиеся губы, беспомощно разметанные руки и ноги, костлявая с выдавшимися ребрами грудь заставляли меня несколько раз ставить себе вопрос: "В чем же тут еще держится душа страдальца?"...

Вдобавок ко всему этому, больной страдал беспрерывно лихорадкой-гнетучкой. Положение больного, на мой взгляд, было из рук вон плохим; скажу даже более, вполне безнадежным! Взяться мне самому лечить больного в его настоящем положении, я в данном случае после долгого соображения всех "pro" и "contra" считал просто неуместной иронией. Скрепя сердце, я перекрестил больного и приказал брату пациента немедленно же везти его в земскую больницу, а на случай, если бы больного в больнице не приняли, то на следующий день утром (если больной доживет!) привезти его ко мне.

К тяготе моего положения в данном случае, я считаю себя обязанным пояснить, что между больным страдальцем Олексием Сотником и мной существовала нравственная связь. Крестьянин О. Сотник два года подряд до того служил у меня кочегаром при молотильном парокомплекте. Был он человеком вполне трезвым, чрезвычайно рачительным работником, полюбившим свою специальность до увлечения. На локомобиль, молотильную машину и элеватор он смотрел как на детей своих и даже своеобразно любил их, как истинный музыкант любит свой инструмент. Служа при машинах под моим личным руководством, он прекрасно изучил кочегарное дело и даже дал название локомобилю "3апорижец", а молотилке "Маруся".

Моему слову Олексий верил безусловно. Не далее как два месяца назад при весенней молотьбе зазимовавшего у меня хлеба, когда нанятый мною ученый машинист, получая жалованья 60 руб. в месяц, стал себя держать относительно управления и ухода за машинами grand seigneur'ом, отказываясь подчиняться моим категорическим приказаниям, я вынужден был в начале работы внезапно расчесть ученого машиниста, причем мы вдвоем с Олексием — я за машиниста, он за кочегара — вполне успешно произвели молотьбу 2500 копен хлеба, ни одного раза не порвав ремней молотилки и ни разу не застопорив рабочий ход машины. Короче сказать, между Олексием и мной установилась, совершенно непреднамеренно своеобразная дружественная связь, и Олексием я очень дорожил как хорошим честным работником, товарищем и человеком.

Следующий день, воскресенье, был моим амбулаторным приемным днем, а поэтому я с раннего утра занялся приемом больных. На веранде моего домика собралось душ 30 больных, и я открыл прием. Вышедши в промежутке приема на крыльцо, я увидал у подъезда дома вчерашнюю злополучную повозку, нагруженную своей скорбной кладью, покрытой рядном, и около стоявшего Ивана Сотника. Из моих подробных опросов брата привезенного ко мне больного оказалось следующее: в земской больнице Ивану Сотнику сказали, что ввиду тяжкого и вполне безнадежного состояния больного ему лучше будет не помещать там брата, так как он все равно умрет, а между тем Ивану Сотнику придется потом платить деньги за содержание и лечение умершего.

При подробном осмотре оказалось следующее: больной находился в полудремотном состоянии и в полном упадке сил. По словам брата, у больного бывали частые обмороки с тошнотой, и по временам он часто бредил. Очень характерным симптомом в моих глазах было следующее обстоятельство: по словам брата, больной, постоянно томясь, не был, очевидно, в состоянии крепко заснуть, но когда наконец больной, по-видимому, крепко засыпал, то когда просыпался, ему становилось значительно хуже — симптом Lachesis, по Farrington'y, "Klinische Arzneimittellehre". У больного пульс был мелкий, ускоренный, при горячей коже; стесненное дыхание и удушье при кашле, перкуссионные тоны груди указывали на распространенный бронхит; внутренних выпотов не было. При поворачивании больного на левую сторону, ему становилось значительно хуже. При подробном исследовании оказалось, что, по-видимому, страдает больше вся левая сторона тела больного. Опять характерный симптом Lachesis'a! Сильная жажда при совершенно плохом позыве на пищу. Полнейшее исхудание больного с желто-серым цветом всей кожи тела, с редкими кое-где разбросанными красными крапинками, как от укуса блохи. Общее лихорадочное состояние. Тоны сердца значительно слабы, с редкими, но как бы тремолирующими перебоями. Живот сейчас втянут внутрь, но бывает временами вспученным и крайне болезненным к ощупыванию. Область селезенки значительно увеличена, печень также значительно выступает над втянутым животом. Лицо мертвенное, глаза мутные и слезоточащие. Больной постоянно в полубреду, жалуется на головную боль и боль живота. Редкие испражнения больного, отходящие с большой натугой, обладают специфическим очень зловонным запахом (опять характерный симптом Lachesis'a!). Моча темно-желтая, окрашивающая белье, и пенистая. Охриплость горла при очевидной сухости. Гортань без опухлости, но очень чувствительна к прикосновению (опять характерный симптом Lachesis'a). Шея чувствительна к нажиму. Временами у больного выступает общий и холодный пот. Заключения общие: состояние больного безнадежное. У него, очевидно, злая кавказская лихорадка, надежды на излечение, по моему мнению, не было никакой. Больной, будучи в страшном упадке сил, должен, по-видимому, не сегодня-завтра умереть!

Где мог только больной схватить такую злокачественную лихорадку, решительно несвойственную нашей местности?..

Путем опроса брата я узнал следующее: больной, закончив свой срок службы у меня, в начале мая месяца того же года отправился на заработки в Кубанскую область. Нанявшись в срок у одного из землевладельцев в окрестности города Майкопа, О. Сотник заболел там пять недель назад лихорадкой. Будучи пользуем хозяином своим порошками хины, больному стало настолько хуже, что хозяин его, опасаясь смерти рабочего, расчел его и, довезши до ближайшей железнодорожной станции, купил ему билет, с которым больной и доехал до станции Белики Х.-Н. жел. дор. Что я мог сделать в данном случае? При всем моем неограниченном доверии к помощи наших гомеопатических лекарств, смел ли я в данном случае, положа руку на сердце, допустить мысль, что больной под влиянием моего лечения выздоровеет?.. Нет, нет и нет, подсказывало мое внутреннее сознание; очевидно, что песнь больного уже спета, и ему не ожить! Суммируя патогенетические симптомы, я должен был вместе с тем nolens-volens соображаться со "status praesens" (настоящим состоянием. — Прим. авт. сайта) моего больного, который в данном случае выражался прежде всего для меня полным упадком сил и сильной слабостью больного, а затем уже злокачественной лихорадкой. Но ведь если я мог бы или должен бы был допустить и принять к руководству подобные соображения, то я этим самым врывался в чуждую и противную мне область "эмпиризма", между тем как в данном случае если и могла существовать для меня какая-либо, хотя слабая, надежда, то таковая, по моим соображениям, могла только исключительно основываться и исходить из нашего "similia similibus"... После целой внутренней бури соображений и колебаний, я наконец пришел к следующему решению.

Прежде назначения какого-либо лекарства я в данном случае считал нужным испытать витальную реакцию больного, применив также, по возможности, и внушение, но не гипнотизируя его.

Подошедши опять к повозке, на которой лежал больной, я, приложив мои губы к его уху, спросил его громко:
— Чи ты пизнав мене, Олексию?
— Пи...знав, па-не, — ответил мне больной.
— Чи ти чуешь усе, що я тоби кажу?
— Ч-у-ю, п-а-н-е, у-усе, — ответил он опять.
— Слухай же добре, що я тоби казат иму: я тоби дам ликарство, вид твоей хворобы; пий его тричи у день по пив рюмки. А Бог даст, доживешь до гень тий нидили, то приходи до мене своими ногами, хоть рачки лизь — а приходь! Чуешь мене?
— Чую, п-а-не, п-р-и-и-ду! — ответил опять мне больной.
И стремясь еще более фиксировать в сознании больного сделанное мною ему внушение, я ему добавил опять на ухо:
— Бо як не прийдешь до мене, то я без тебе разведу пар у "3апорижци" (локомобиле), та дам так голосно третий посвист, що мертвый будешь, так почуешь!
— Хоть що б-у-д-е, а п-р-и-й-ду, — ответил мой больной. В виде пояснения я вынужден сказать, что мой больной как прежний мой кочегар считал всегда чуть не за наказание для себя, если он почему-либо был в отлучке от локомобиля во время дачи третьего свистка — сигнала начала работы.

Долго соображать и подбирать больному лекарство мне не приходилось; слишком уж очевидны в данном случае для меня были все "similie" Lachesis'a, а поэтому я отпустил ему Lachesis 10, 12 капель на три унца воды. Принимать лекарство три раза в день по полрюмки. До следующего воскресенья — значит, в продолжение семи дней — я моего больного не видел.

Наступило наконец следующее воскресенье. Часов в 5 утра открыл я прием больных. Утро было безветренное, тихое, чисто летнее, и солнце, невысоко поднявшись над горизонтом, бросало косые лучи на ворота моего двора. Разговаривая на крыльце моего дома с собравшимися ко мне на прием больными, я вдруг услышал за спиной у себя возгласы: "Он, он — дивитца, мертвак иде!"

Несколько протянутых указательных пальцев больных указывали мне направление, по которому "ийшов мертвак".

Я глянул по указанному мне направлению и, искренне сознаюсь даже теперь, как-то невольно опешил.

Как раз в воротах моего дома обрисовывалась высокая, худая до неузнаваемости сгорбленная фигура человека, тяжело опиравшаяся на палку и с трудом выступавшая на подгибающихся ногах. Нечесаные жесткие рыжие волосы, каким-то словно огненным ореолом, разметались из-под надетой на голову фуражки. Левая рука, болтаясь свободно около тела этой фигуры, то беспомощно все выворачивалась кверху ладонью. Донельзя исхудавшие костлявые длинные ноги проглядывали своей худобой сквозь тонкую ткань летних штанов. Закорюченный тонкий желто-серый нос клонился к заостренному, худому и желтому подбородку. Вдобавок ко всему этому косые лучи утреннего солнца, падавшие прямо в лицо двигавшегося мертвеца, до такой степени своенравно и странно освещали его, что глазам нашим невольно казалось, что двигавшаяся фигура то смеялась, то плакала.

Наконец фигура более и более надвигаясь на нас, пододвинулась почти вплотную ко мне и, сунувшись как-то книзу, не села, а скорее пала у ног моих. "Оце далi не пидийду, хоть убыйте мене", — произнесла она.

Живой мертвец, пришедший своими ногами на прием ко мне, был Олексий Сотник.

Вконец уставший, с крупными каплями пота на лбу и тяжело дышащий больной, повалившийся к ногам моим, возбудил тотчас во мне мысль о возможности сердечного шока от перенапряжения при его общей слабости, а посему я, справившись с работой его сердца, немедленно вынес ему рюмку вина и слегка покормил его белым хлебом, заставив его с полчаса отдыхать. Во время моих манипуляций и хлопот с больным, полулежавшим у моих ног, за моей спиной вполне явственно для моего слуха со стороны окружавших нас больных велся следующий разговор:
— Вистимо, характернык, що и казати!
— Деж таки! оцему бидоласи Олексиеви уже, мабуть ще позавчера, пора було вмерти! Ожеж вин его и да се своим власным словом держит на цим свити, та щеж заставляя и ходити!

Одно слово — характернык — очевидно, по моему адресу. Вполне отдышавшийся и несколько оправившийся больной сообщил мне следующее: после третьего приема данного ему лекарства (Lachesis 12) гнетущая лихорадка совершенно прекратилась, и он стал, кроме того, сознавать окружавшую его обстановку. Еще через день самочувствие стало лучше. На третий день он был в состоянии сидеть.

На пятый день он уже прохаживался по избе.

На восьмой день больной с помощью палки, правда, с большим напряжением, был в состоянии прийти своими ногами ко мне за полверсты на прием, причем, по словам его, на прохождение этого расстояния он употребил около часа времени.

Будучи поражен просто потрясающим для меня действием Lachesis'а, я, сознаюсь откровенно, пожелал сохранить патогенетическое действие этого лекарства во всей его чистоте, а посему в виде контрольной проверки его радикального воздействия на организм больного, я не дал больному ни Arsеnicum, ни China, на что я имел много данных, а отпустил ему Sulfur 6, 10 капель на три унца воды.

Принимать по одному разу в день.

Тот самый Sulfur, по образному выражению талантливейшего клинициста, блаженной памяти Фаррингтона, дача которого в случаях поверхностных излечений болезней или инвертерированных страданиях "равняется доброму подзатыльнику под гору бегущему человеку" (дословный перевод)!

Ровно опять неделю спустя явившийся ко мне на прием больной что-то уж очень медлил со своей очередью и наконец подошел ко мне с лицом, плотно укутанным платком. Подозревая худшее и удивившись закутанной голове моего пациента, я поспешил обнажить голову и лицо его, причем я как-то невольно от удивления отступил три шага назад! Не только лицо больного, но рука и, как потом оказалось, все тело больного было сплошь покрыто такой страшной сыпью и корками, что и мне, небрезгливому и привыкшему с больными человеку, стало жутко. О лихорадке не было и помину, силы больного значительно прибавились, и полное выздоровление шло к больному, очевидно, гигантскими шагами, если бы не страшный зуд всей кожи, который то и дело заставлял больного то скрести сыпь ногтями, то постоянно передергивать плечами.

Больному на этот раз было мною отпущено Aquae fontanae; явиться ко мне через неделю.

В следующее воскресенье на явившемся ко мне больном замечалось общее шелушение сыпи. Больной еще значительнее оправился, лихорадка более не возвращалась.

На следующий же день мой выздоравливающий больной был мной опять нанят за кочегара, и уже никакого лекарства не принимал. Состоя на хорошей питательной пище и на относительно легкой работе, Олексий Сотник в течение следующих двух недель совершенно оправился и вполне выздоровел — настолько, что я с ним провел весь молотильный сезон и затем отпустил его домой вдвое против прежнего пополневшим.

По настоящий день (17 апреля 1896 года), Алексей Сотник жив и вполне здоров. Если бы я был мистиком, я назвал бы рассказанный мной случай чудом. Если бы я был аллопатом, я воспел бы Lachesis как панацею против лихорадок вообще. Но так как я последователь гомеопатии, то я скажу:

— Г-да товарищи: не вдавайтесь никогда в рутину, индивидуализируйте строго каждый случай болезни, и если хотите лечить и вылечивать, то держитесь строго принципа similia similibus, в нем одном и спасение для вашего больного, и спасение вашей профессиональной чести.